О дивный новый мир (Brave New World)

There were ash trees near the lighthouse and, for arrow shafts, a whole copse full of beautifully straight hazel saplings.	Поблизости от маяка росли ясени, а для стрел была целая заросль молодого, прямого орешника.
He began by felling a young ash, cut out six feet of unbranched stem, stripped off the bark and, paring by paring, shaved away the white wood, as old Mit-sima had taught him, until he had a stave of his own height, stiff at the thickened centre, lively and quick at the slender tips.	Он начал с того, что срубил ясенек, снял со ствола, свободного от сучьев, кору, стал осторожно и тонко, как учил старый Митсима, обстругивать и выстругал шестифутовое, в собственный рост, древко с довольно толстой средней частью и суженными, гибкими, упругими концами.
The work gave him an intense pleasure.	Работалось сладко и радостно.
After those weeks of idleness in London, with nothing to do, whenever he wanted anything, but to press a switch or turn a handle, it was pure delight to be doing something that demanded skill and patience.	После всех этих бездельных недель в Лондоне, где только кнопки нажимай да выключателями щелкай, он изголодался по труду, требующему сноровки и терпения.
He had almost finished whittling the stave into shape, when he realized with a start that he was singing-s/ng/'ng/ It was as though, stumbling upon himself from the outside, he had suddenly caught himself out, taken himself flagrantly at fault. Guiltily he blushed.	Он почти уже кончил строгать, как вдруг поймал себя на том, что напевает! Поет! Он виновато покраснел, точно разоблачил себя внезапно, застиг на месте преступления.
After all, it was not to sing and enjoy himself that he had come here. It was to escape further contamination by the filth of civilized life; it was to be purified and made good; it was actively to make amends.	Ведь не петь и веселиться он сюда приехал, а спасаться от цивилизованной скверны, заразы, чтобы стать здесь чистым и хорошим; чтобы покаянным трудом загладить свою вину.
He realized to his dismay that, absorbed in the whittling of his bow, he had forgotten what he had sworn to himself he would constantly remember-poor Linda, and his own murderous unkindness to her, and those loathsome twins, swarming like lice across the mystery of her death, insulting, with their presence, not merely his own grief and repentance, but the very gods themselves.	Смятенно он спохватился, что углубясь в работу, забыл то, о чем клялся постоянно помнить, -бедную Линду забыл, и свою убийственную к ней жестокость, и этих мерзких близнецов, кишевших, точно вши, у ее одра, оскорбительно, кощунственно кишевших.
He had sworn to remember, he had sworn unceasingly to make amends.	Он поклялся помнить и неустанно заглаживать вину.
And there was he, sitting happily over his bow-stave, singing, actually singing. ...	А теперь вот сидит, строгает весело и поет, да-да, поет...
He went indoors, opened the box of mustard, and put some water to boil on the fire.	Он пошел, открыл пачку горчицы, поставил чайник на огонь.
Half an hour later, three Delta-Minus landworkers from one of the Put-tenham Bokanovsky Groups happened to be driving to Elstead and, at the top of the hill, were astonished to see a young man standing Outside the abandoned lighthouse stripped to the waist and hitting himself with a whip of knotted cords.	Получасом позже проезжали мимо, направляясь в Элстед, трое патнамских сельхозрабочих-близнецов, минус-дельтовиков, и на холме увидели такое зрелище: стоит у маяка парень, обнаженный до пояса, и хлещет себя веревочным бичом.
His back was horizontally streaked with crimson, and from weal to weal ran thin trickles of blood.	Спина у парня вся в багровых поперечных полосах, и струйками сочится кровь.