О дивный тленный мир

К сохранению трупов с помощью химических веществ прибегают не только в западной похоронной индустрии. Кейтлин Даути в своей книге From Here to Eternity[112] описывает посмертные обряды в разных уголках мира, в частности одно место, где бальзамирование играет особую роль. В индонезийской Тана-Торадже родственники периодически достают мертвых из могил, омывают и одевают их, дарят им подарки, зажигают сигареты[113]. В промежутке между смертью и похоронами тело могут держать дома, и иногда это затягивается на годы. Даути — профессиональный бальзамировщик и похоронный агент, поэтому ее интересовали как эмоциональные, так и практические аспекты этого обряда. Она выяснила, что в прошлом трупы мумифицировали аналогично тому, как таксидермисты обрабатывают шкуры животных: кожу делали прочной и жесткой с помощью масел, листьев чайного дерева и коры. Сейчас там в основном применяют те же химикаты, которые я ощущаю здесь, в этой комнате в южном Лондоне. В Индонезии беречь тела имеет смысл — с ними снова встретятся родные, их будут держать, танцевать с ними во время фестиваля. А зачем так стараться сохранить труп нам? Хороший вопрос, и здесь Даути начинает вторить Митфорд.

Тело, лежащее передо мной, не будет веками покоиться в огромной пирамиде, и его не вынут через 20 лет из гроба ради празднества. Его просто ждут похороны на другом конце мира. Чтобы это обеспечить, Софи выбирает крепкий раствор.

Затем она делает у основания шеи два маленьких надреза, чтобы найти справа и слева общие сонные артерии. Это те самые сосуды, которые нащупываешь пальцами при измерении пульса, и я неосознанно дотрагиваюсь до шеи. Софи поднимает сосуды из-под кожи — они чем-то напоминают японскую лапшу удон — и продевает под них тонкий стальной инструмент, чтобы они чуть выступали над поверхностью. Артерии натянуты туго, как резиновый жгут. Она перевязывает каждую из них нитью, чтобы жидкость шла только в одном направлении, и вставляет внутрь прозрачные трубки — потом направление поменяют, чтобы отдельно забальзамировать голову. Артериальная система служит здесь механизмом доставки: конфетно-розовая жидкость под давлением выталкивает из организма кровь, которая затем поступает через вены в небьющееся сердце и скапливается в его камерах.

«Все трупы бальзамируются по-своему, — произносит Кевин, пока уровень жидкости медленно идет вниз. — Каждый индивидуален, двух одинаковых нет. Мать-природа всегда располагает артерии чуть иначе. Даже близнецы могут реагировать совершенно по-разному из-за какой-нибудь случайности: артериальная система может оказаться слегка другой, сердечные клапаны в момент смерти могут раскрыться или захлопнуться». Говорит он уверенно и убежденно — видно, что он проделывал процедуру сорок с лишним тысяч раз. Иногда бальзамирующая жидкость наполняет тело с первой попытки, иногда нет. От времени в сосудах могут возникнуть сгустки и перекрыть ей путь. Та самая бумажная волокита, из-за которой у доктора Гора затягиваются похороны, приводит к тому, что бальзамирование в Англии откладывают на довольно большой срок — как правило, три недели. В Ирландии мертвец может быть еще теплый, а Америке, по словам Кевина, большинство английских трупов, с которыми он работает, сочли бы «не подлежащими бальзамированию». Однако у человека есть целых шесть точек для инъекций — на шее, в верхней части бедер и под мышками, — так что локальный тупик не означает, что путешествие закончено.

Под жужжание аппарата для бальзамирования Софи втирает в кожу мужчины ланолиновый лосьон. Он помогает бороться с обезвоживанием, а сам этот массаж способствует движению бальзамировочной жидкости по кровеносным сосудам к месту назначения в мышцах. От трения белая ладонь покойного расцветает розовым. Софи следит за изменениями оттенка: места, где этого не происходит, указывают на блокировку сосудов. Она добавляет лосьон на лицо и руки и, как художник у мольберта, постоянно оценивает общую картину.

Чтобы жидкость прошла через все сосуды организма, требуется около 40 минут. Со стороны это кажется каким-то обманом зрения: изменения происходят настолько незаметно, что я бы ничего не поняла, если бы периодически не отворачивалась и не смотрела свежим взглядом. Как в замедленном кино, покойный на моих глазах возвращается к жизни и молодеет. Его кожа приобретает упругость, розовое содержимое вен создает иллюзию теплоты, лицо уже не сморщенное, кости черепа не проступают. «Черт, он такой юный!» — потрясенно говорю я и тут же извиняюсь. Ругаться в присутствии покойного кажется греховным, как будто я стою в церкви. Может быть, просто потому, что я здесь новичок: никто, похоже, не обращает на это внимания. Кевин тянется к коробке за нами и берет со стопки бумаг свидетельство о смерти. Оказывается, этому болезненному мужчине со странно темными волосами не за семьдесят, как мне казалось. Ему нет и пятидесяти. Его сгубил рак, а обезвоживание лишило лицо последних следов молодости.