О хлебе, любви и винтовке

Разыскал училище — здание с двумя каменными великанами, которые поддерживали старинную входную арку, протянул документы караульному. Пришел дежурный офицер и повел меня по шумным нескончаемым коридорам в отдел кадров. Я доложил о прибытии и подал свои бумаги сидевшему ближе других офицеру.

— Почему опоздал?

— Здесь написано, — с первых же слов я приготовился к бою.

Он пихнул документы в ящик стола, что-то написал на листке календаря, протянул этот листок мне и отчитал:

— Зачем оружие приволок? Здесь тебе не партизанский отряд! Ступай…

Как-то непривычно и неловко было расхаживать с листком в руках по коридору, среди одетых в форму курсантов. Словно белая ворона залетела в стаю. Я разыскал Арунаса. Он выглядел, будто только что с картинки сошел. Втайне я позавидовал ему: не успел приехать в школу, а уже три «макарона» носит, возглавляет отряд курсантов, избран членом комсомольского комитета.

— Ну, как там отдел кадров? — спросил он.

— Пока ничего. Обещают принять.

— Держись. Я уже говорил, где надо. Пробьем. Просись в мой взвод. А теперь — здравия желаю! Мне на заседание. Одного жемайтийца за аморалку драить будем.

И начался мой путь в курсанты. Две недели от одного к другому. Собеседования, заполнение анкет и спецанкет, писание автобиографии, опять собеседование.

Начальник курса докапывался до самой сути.

— Вы писали, что за границей родственников у вас нет. А дядя?

— Он застрелился.

— Чем вы докажете это?

— А чем вы докажете, что он жив? — Мое терпение иссякло.

— Вы всегда так разговариваете со старшим?

— Когда требуют обстоятельства. В то время, когда дядя бежал в Бразилию, меня и на свете еще не было.

— Ну-ка, остынь немножко. — Начальник листал мои бумаги и удивлялся: — Если верить тому, что здесь написано, вам можно и без школы присвоить звание.

— Документы я привез запечатанными.

— Да я вас не обвиняю, — улыбнулся начальник курса. — Ну, как там Антон Марцелинович орудует? Жестковат?

— Кремень, — вырвалось у меня против воли, и я смолк.

— Ну-ка, расскажи, расскажи, как он там? Воюет против всех на свете несправедливостей? Может, уже коммуну в своей волости создал?

— Он хороший человек, — ответил я коротко.

— Слишком хороший, — странновато улыбнулся начальник курса. — Для себя и для матушки анархии хорош.

Начальник школы почти не разговаривал со мной. Что-то читал, листал, несколько раз оставлял меня одного в кабинете. Наконец решил:

— Иди обедай.

И только в конце второй недели я попал в огромную комнату, полную военных. Глядя на их спокойные, улыбчивые лица, начал улыбаться и я. Потом осторожно огляделся: ковры, стол, портреты, старая изразцовая печка и лица, лица, мундиры, ордена, ордена, ордена, медали. Только офицер из отдела кадров с шестью, а все остальные… Стоя перед ними, я вдруг почувствовал, что становлюсь все меньше и меньше…

Начальник курса, представив меня собравшимся, сказал в конце:

— Определенные сомнения вызывает отрицательная характеристика комсомола и некоторые анкетные данные. На повторный запрос получили ответ совершенно противоположный, то есть положительную характеристику. — Он выжидающе остановился.

Стоял и я, кузнец своей судьбы. А как ковать эту судьбу?.. Ведь одно их слово может опрокинуть все твои мечты, повернуть вверх ногами всю твою жизнь. И все же я чувствовал себя кузнецом. Что ж, я — это я, какой есть, и всегда останусь самим собой…

И опять посыпались приевшиеся за две недели вопросы.

— Выйдите ненадолго! — попросил меня начальник школы.

Перекошенная дверь закрылась неплотно.

— Хороший парень, — прозвучал бас начальника школы. — И порох нюхал…

— Так подходить нельзя, — прервал его другой, более высокий голос начальника курса. — Положим, что он окончит школу. Допустим, окончил. Можем мы его, такого, использовать для оперативной работы?

— Мы уже используем его, и, кажется, довольно успешно, — возразил кто-то.

Нестройный хор восклицаний и междометий.

— Надо принять, — наступал бас начальника школы. — Парень уже постарался кое-что сделать для советской власти. Одно удовольствие читать. Просто приятно, что есть такие ребята. И семья советская — отец, брат… Кроме того, я очень хорошо знаю. Антона Марцелиновича Намаюнаса. Он зря словами не разбрасывается. Если похвалил, значит, парень стоит того.

На душе стало легко и приятно. Я уже двинулся было от двери, как вдруг раздался ставший звонким, резким голос начальника курса:

— А я, товарищи, думаю, что слишком положительная характеристика Намаюнаса окончательно все запутывает. Этот человек, к вашему сведению, сам в прошлом лишь случайно избежал больших осложнений…

— Он свои ошибки искупил на фронте, — не уступал бас.

— А после войны опять был понижен в должности. И это не делает чести его заступникам…

«Откуда тебе знать Намаюнаса! Попробовал бы ты по лесам, иначе бы заговорил!» Я ловил каждое слово.

За дверью некоторое время царила тишина.

— Да, Намаюнас иногда не считается с выражениями, но он прекрасный человек, — настаивал начальник школы, но кому-то эта уступка показалась недостаточной.

— Вы, товарищ Зеленин, думаете о том, кого защищаете?

— Да уж думаю!..