О хлебе, любви и винтовке

— И я, — сказал я, вылезая из-за печи.

Ребята обдирали крышу, гасили пылающий дом. Я кинулся помогать, но движения стали вязкими, руки и ноги сковала какая-то давящая усталость.

— Комсорг, ты ранен, — подбежал Скельтис.

Только теперь я увидел кровь на гимнастерке. Заныл затылок. Я протянул руку, пощупал и обмер. Из последних сил поднес к глазам руку, разжал деревенеющие пальцы и увидел на ладони теплый сгусток крови.

— Подумаешь! — сказал я Йонасу и рванулся куда-то бежать. А может, это во время перестрелки я хотел бежать? В самом начале? Или в разгар? Но превозмог себя и не побежал. Больше я ни о чем не успел подумать. Должно быть, упал. И все исчезло».

Часть третья МУЖСКАЯ

— Проси, что пожелаешь, — сказал Александр Македонский, окруженный свитой в сверкающих латах.

— Не заслоняй мне солнца, — ответил Диоген из своей убогой бочки.

ОДИНОЧЕСТВО

1

Разместив разведчиков и отправившись в обратный путь, Намаюнас снова остался наедине с грустными мыслями.

Ноги увязали в грязи, соскальзывали в канавы, в заполненные водой колеи, наталкивались на омытые дождем, блестевшие в ночной тьме камни.

Торопиться было некуда. Следовало еще раз все обдумать, проверить, но мысли все время уходили куда-то в сторону. Они вырывались, как неудержимо расправляется слишком сдавленная пружина, и не хотели возвращаться в прежнее состояние.

Намаюнас не любил одиночества, но в последнее время ему все чаще и чаще приходилось оставаться одному. Не любил он и темноты, но служебные обязанности заставляли бродить по ночам, красться, укрываться в тени, прислушиваться к разговорам под чужими окнами, обыскивать квартиры, поднимать из кроватей спящих, расспрашивать, допрашивать…

Двадцать семь лет… И все похожи друг на друга, как отполированные колесами камни мостовой. Тут подожгли, там ограбили, где-то убили, напали, изнасиловали… А он по следу, словно ищейка. Днем и ночью, со всякими «бывшими», отпетыми, обреченными, обманутыми, со всяким отребьем… Грязный, не выспавшийся, злой подчас на весь мир! Может быть, оттого он так любит баню?.. Намаюнас передернулся и покрепче подтянул ремень.

…Двадцать семь лет нечеловеческого напряжения воли и нервов, рассчитанных на три жизни.

Он готов был раздраконить каждого писаку, который изображал чекистов эдакими покуривающими табачок чародеями, без запинки читающими мысли врагов.

«Мысли врагов! — Намаюнас сплюнул. — Какие там, етит-тарарай, мысли врагов, когда собственные в голове не умещаются. Стали вроде армянских загадок — ни за что не решишь».

Кончились пуренпевяйские поля, дорожка нырнула в лес. Намаюнас шел с автоматом в руке, по-штатски ухватив его посередине и помахивая им в такт шагам.

Лес он не любил, пожалуй даже ненавидел. Но это было не естественное чувство, скорее профессиональная ненависть. Ведь почти каждое раскрытое им преступление начиналось или кончалось в лесу. «Пожалуй, одни только немцы и были обучены совершать преступления среди бела дня и на людях…»

В молодости все было куда проще. Он воевал для того, чтобы никто больше не воевал. Он голодал, чтобы никогда больше не было голодных. Он работал день и ночь для того, чтобы товарищи могли наконец разогнуть спины, распрямить плечи.

Намаюнас остановился, огляделся, узнавая дорогу. Потом без всяких предосторожностей закурил и двинулся к железнодорожной станции.

…Да, в молодости все было значительно легче. С детства отец учил его, что человек должен пройти через все испытания. И если он, не возгордившись, преодолеет соблазны славы, власти и богатства, — это настоящий человек.

Антон Марцелинович не приобрел ни славы, ни богатства. Но власти и любви ему не удалось избежать.

Совершилась революция. Сбросив царя, люди словно обновились. Помолодела, казалось, сама история. Но после митингов и песен, после волнующих речей и мечтаний пришли контрреволюция, интервенция, мятежи и их подавление.

В родной деревне Антона, в глубоком тылу у Колчака, раненый солдат Иван Рубцов собрал отряд красных партизан. Крестьянам надоело кормить белых, надоело терпеть произвол и издевательства, и они восстали, выбрав своим вожаком Ивана.

Об Антоне они и думать не думали, покуда не взяли в плен нескольких грабителей, которые выдавали себя за офицеров. Взять взяли, а допросить не сумели: в отряде не было ни одного грамотного, а задержанные в оправдание свое совали партизанам множество цветастых гербовых бумаг. Тогда-то партизаны и вспомнили о сыне каторжанина Марцелина Намаюнаса, Антоне, которому дядя, омский железнодорожник, дал образование. Окончивший четыре класса мальчишка, когда началась разруха, пешком пришел из города домой и околачивался теперь без дела в деревне. Привели его партизаны к Рубцову. Тот приказал:

— Ну-ка, чалдон, покажь, чему тебя поп-батюшка научил!