О хлебе, любви и винтовке

Но дремать не стал. Наблюдая из-под полуприкрытых век за влюбленными, Антон Марцелинович вспомнил себя, прежнего, увидел себя таким же молодым, безрассудно смелым и застенчивым, таким же мечтающим и любящим. Нет, он еще больше, чем они, стеснялся своего чувства. Был уверен, что любить до свершения мировой революции — величайшее преступление.

«Наивно? Ничуть. Совершенно искренне… Любил и мечтал. Вот и эти земли под собой не чуют. Да и не одни они. Мечта — природа человека. Отними ее — и человека не станет, — размышляя так, он мостился поближе к печке, грел ломившие к непогоде ноги. — Сколько было мечтаний, сколько бессонных ночей! Думы, мои думы… Все правильно — бытие определяет сознание… лишения и страдания — неисчерпаемый двигатель мысли… И все же никакая наука, никакие знания не могут существовать без мечты. Без мечты ни одна болезнь не была бы побеждена, не делалось бы открытий, вообще ничто бы не создавалось… И вряд ли кто-нибудь смог вынести страдания, если бы не мечтал о победе».

Намаюнас улыбнулся — своей молодости.

…Свирепствовал голод. Люди варили озерную ряску, процеживали ил, ели моллюсков. От голода умер отец. Сестра распухла, как колода. Помешалась мать. А он мотался по деревням в поисках закопанного, припрятанного хлеба.

В небольшом поселке Денисовка бойцы особого отряда собрали для голодающих четыре мешка хлебных огрызков — краюшки и корки. Но ни один из ребят не осмелился съесть больше, чем ему было положено. На обратном пути из поселка услышали — в лесу кто-то плачет. Подъехали ближе. Девушка стояла на коленях, что-то сгребала ладонями с земли, насыпала в подол, запихивала в рот, давилась и рыдала. Из огромного, неохватного ствола дерева тоненькой струйкой сыпалось зерно. Намаюнас остановился, пораженный этим необычайным зрелищем, и стоял, не в силах стронуться с места. Сказка не сказка, чудо не чудо: дерево тихо шелестело могучей кроной и сыпало в ладони девушки желтеющие зерна.

— Не давайте, помрет! — первым очнулся заместитель Намаюнаса.

А Антон все не мог оторвать взгляда от иссиня-черных кос, от бледного тонкого лица, от широко раскрытых чуть раскосых карих глаз. Ему казалось, это сказочная Аленушка стоит на коленях перед добрым великаном. Отведи глаза — и в мгновенье исчезнут и лес с чудесным деревом, и золотое зерно, и девушка.

— Это мое! — рвалась из рук царевна. — Пустите, не троньте, это мое! — Она цеплялась за ствол, кусалась и плакала.

— Ты что, зерно здесь прячешь?

— Мне мыши показали…

Бойцы отряда разостлали шинели под деревом, саблей расширили отверстие, и потекло зерно тугой струей: огромное дупло доверху было наполнено ячменем. Понадобилась телега.

— Ищите, мужики, еще!

Бойцы осмотрели и выстукали все близстоящие деревья, и действительно, в нескольких десятках метров нашли еще одну кладовую, уже поменьше. Намаюнас понял, что за белка тут хранит свои запасы, и решил дождаться хозяина.

Разговор был коротким.

— Почему хлеб гноишь?

— Мой хлеб.

— Дети кругом помирают с голоду!

— Не я их нарожал.

— А мышей, паразит, ты нарожал, что кормишь?

— Они сами нашли.

— Знаешь, что по закону за такое полагается?

— Я законы не пишу.

— Слышал, спрашиваю?

— Я глухой.

Пришлось и этому глухому к людским страданиям мужику именем революции прочистить уши винтовочным залпом. Да так, чтобы эхо разнеслось по всей округе.

— Не имеете права! Я был красным партизаном! — рвал на себе рубаху мужик.

— То-то, что был!..

Много воды утекло с той поры, а Намаюнас по-прежнему занят все тем же — огнем революционного закона очищает общество от паразитов всех мастей. И страшно устал он…

Но знал — дай всякой сволочи волю, они сумеют так растрясти страну, что пойдешь с сумой побираться…

«Да, нужна твердая рука. Однако как нужно быть осторожным, чтобы ненароком не задеть своего», — подумал Намаюнас. И опять перед внутренним взором потянулась вереница событий и фактов, казалось, забытых или насильно изгнанных из памяти. Стряхнул усилием воспоминания, вернулся к настоящему: «Скажем, того же Альгиса, ведь зря парня обидели. Наворотили всякого… — Он снова окунулся в прошлое и снова вынырнул. — Нет, этого не только я, но и любой честный человек не поймет…»

— Устал, — сказал он вполголоса.

— Что вы сказали? — встрепенулся парень.

— Ничего. Чертовски устал…

«А когда человек выдыхается, ошибки откуда только и берутся, сами приходят, и злой воли не нужно. Не спохватиться вовремя — дьявол знает, чего можно натворить… — Намаюнас снова взглянул на влюбленную пару, и ему стало завидно. — Вот еще, распустил слюни, старый пень! Пусть любятся. До чего хорошо любить: живешь, работаешь, ничего не страшась, летишь, как на крыльях, и хочешь быть лучше, лучше. С любовью может сравниться только чувство, которое испытывает человек в борьбе».