О хлебе, любви и винтовке

Их разлучил врач. То, что друг решил оружием, Антон начал решать допросами, арестами, облавами, розысками. До сих пор не поймет, кого было на его пути больше: тех, кого он обрек и отдал в руки смерти, или тех, кого он спас и вызволил из ее объятий. Если учесть, что каждый враг — это возможные, вероятные смерти товарищей, тогда у революционной бухгалтерии совсем не страшный счет.

— Кто жалеет врага, у того жена остается вдовой, — так, кажется, сказал на допросе главарь басмачей.

— Не надейся, овдовеет и твоя, — ответил Намаюнас, но бандит не испугался, только рассмеялся:

— Не только лисе своя шкура приносит несчастье. Больше говорить с тобой не буду, потому что ты шакал, а не солдат. Ты гиена, которая собирает остатки добычи других. Я сдался настоящему воину, пусть он меня и допрашивает, — закончил он свою по-восточному цветистую речь.

И не заговорил. Вспомнил Антон товарищей, полегших в песках, и не удержался — съездил басмачу по морде…

Последняя сволочь порочила работу чекиста, но Антону пришлось писать длиннейшие объяснения и радоваться, что отделался строгим выговором. Но это было заслуженное наказание. На всю жизнь он запомнил, что даже перед лицом самого страшного оскорбления, унижения, в гневе и в ненависти чекист не имеет права забывать, кто он такой.

Намаюнас курил у окошка. Молодой сержант, подойдя и попросив прикурить, тихо сказал:

— Этого старика проверить бы следовало. От самого Берлина порет всякую ахинею.

— А ты почему не одернешь его?

— Это уж ваше дело.

Намаюнаса словно кто опять назвал гиеной и шакалом. Он внимательно посмотрел в открытое голубоглазое лицо сержанта, на целлулоидные самодельные погоны, на ленточки медалей, на красный лоскут под комсомольским значком.

— А ты знаешь, что не гладят по головке и тех, кто слушал?

Парень растерялся. Намаюнас вышвырнул окурок в окно. Огонек сверкнул в темноте, рассыпался искрами и исчез. За окном густая темнота, словно поезд летел в нескончаемом туннеле.

— Воевал? — спросил он у сержанта.

— Воевал. Дважды ранен, — с готовностью ответил тот. И вдруг спохватился: — Меня товарищи послали…

— Хорошо, я проверю.

Направляясь к старику, Намаюнас услышал:

— Правда, братец, колкая бывает — ровно по жнивью босиком идешь. Ну, а ты, раз сознательный элемент, не бойся и босиком походить.

— Давайте, ребята, возражайте, а то поздно будет, — с явной насмешкой сказал Намаюнас парням и обратился к пожилому солдату: — Ваши документы!

Солдат, поднесший было руки ко рту — послюнить самокрутку, — так и застыл на мгновение, потом опустил голову, расстегнул карман гимнастерки и дрожащими пальцами подал пачечку затертых бумаг и книжечек. Все было в полном порядке. Однако Антон Марцелинович приказал:

— Выходи с вещами!

Стало тихо, только явственно выстукивали колеса. Солдат собрал свои пожитки и, когда поезд стал сбавлять скорость, уже на выходе сказал как бы про себя:

— Мало нас, идиотов, били…

Намаюнас повел солдата в другой конец эшелона и, усадив его в пассажирский вагон, объяснил:

— Жалко мне тебя стало: сболтнешь что-нибудь по глупости при заскорузлом болване — и влипнешь за милую душу. А так, может, и до дому доберешься.

— Нету у меня дома.

— Построишь, никуда не денешься. Да не забывай того, чему других учишь: первым долгом соседей выбери.

Солдат тяжело вздохнул, потом рассмеялся и крепко пожал Намаюнасу руку:

— Спасибо.

— Всего доброго…

Домой Намаюнас шел неторопливо, стараясь остыть от раздражения и злости.

Местечко спало.

В такую вот тихую ночь его однажды вызвали из пограничного городка в область, потом в центр республики.

— Думаем послать вас на ответственное задание, — сказал ему представитель из Москвы. — Очень ответственное и очень рискованное задание.

— Партия знает, где я больше нужен.

Представитель нахмурился, походил по комнате и сердито сказал:

— Партия-то знает, но нелишне услышать и твое мнение. Выдержишь, если придется надолго, а может быть, и навсегда проститься с семьей?..

— Не пробовал, но думаю, что выдержу. Буду стараться.

— Приятно работать с такими.

И Намаюнас стал готовиться к заданию.

Ежесекундно рискуя жизнью, раненый, больной, он выполнил его и вернулся домой из дальних далей. Его повысили в чине, без огласки наградили высшим орденом. И снова началась подготовка к новой операции. На этот раз ушли вдвоем.

Операция не удалась.

— Кто из вас виноват? — спросили у Намаюнаса после возвращения.

— Никто. Виноваты неправильная информация и не совсем удачная «легенда».

— Это исключается. Легенду готовили слишком ответственные товарищи.

— Значит — простая случайность помешала.

Напарник Намаюнаса обвинил Антона. Начались проверки. Наконец дело кончилось назначением на дальний Север, начальником лагеря.

— Делу революции везде можно служить. Важно, что партия убедилась в моей честности, — говорил Антон жене.

Прибыв с семьей на место назначения, Намаюнас обнаружил, что его повзрослевшим детям негде будет учиться.