О хлебе, любви и винтовке

«Клетки мозга в умирающем организме гибнут быстрее всего», — всплыла в памяти фраза из какой-то читанной давным-давно брошюры. Он даже страницу видел — черные строчки букв и небольшой рисунок. «Но почему двадцать первая страница? Мне уже двадцать три. — Ему казалось, что он швырнул на бегу гранату и пронзительным голосом считал: — Двадцать один… двадцать два… двадцать три…»

3

Альгис съежился в своем углу, укрылся мешками и спал по-заячьи — один глаз спит, другой караулит. Он видел, как Анеле выпроводила своих детей во двор, как терла о порог ножи.

«Сам черт не догадается, обо что баба может ножи точить».

Дети затеяли игру — впряглись в корыто, куда-то ехали, кричали, барахтались, стреляли, падали и снова оживали.

«— Не иначе, с того света явился? — встретил меня Арунас.

В его кабинете проходила самогонная экзекуция.

— Хлеб переводишь?! — Гайгалас отчитывал плачущую женщину, задержанную с самогоном. — Нет того, чтобы голодных пожалеть, мерзость эту гонишь.

— Да я же, начальник, только центнер. Рожь в этом году дожди намочили, сама водка сочится…

— Рассказывай…

— Вот вам крест святой. — Женщина перекрестилась. — Только вы, боже упаси, в протокол этого не заносите, а то муж узнает, что так дорого обошлось, все кости переломает.

Арунас подошел ко мне. Ему все еще не верилось, что я жив и здоров.

— Надолго?

— Насовсем.

— Подожди да поучись. — Он вернулся к столу. — Все записал? — спросил он у народного защитника и приказал женщине: — Подпишись! А теперь эту дрянь — в помойку!

Парни подтащили к отворенному окну бидон и вылили содержимое наружу.

— Еще раз поймаю — посажу!

Женщина вышла. За дверьми ждали еще четверо самогонщиков. Арунас подозвал меня. Закурили. Он долго молчал, собирался с мыслями. Я смотрел на него и не понимал, что изменилось в его лице. Но что-то изменилось: оно стало как будто спокойнее, хотя было строгим и неподвижным. Исчезла всегдашняя презрительная улыбка, не было и заносчивости. Все это уступило место усталости и слегка деланной простоте.

— Мне нужен комсорг.

— А я на большее и не претендую.

Арунас, глядя прямо мне в лицо, спросил:

— Скажи откровенно, что ты тогда делал в костеле со своей Дульцинеей?

— Слушали органную музыку. Там репетировал какой-то музыкант.

— Слово?

— Хоть три.

— Ну смотри, только я очень хотел бы, чтобы подобные концерты здесь не повторялись. Все. С утра можешь приступать. Зарплата — честь по чести. — Он протянул руку. После рукопожатия снова сел за стол. — Заполни бумаги.

— Старые должны быть.

— Тем лучше. Теперь таких, как ты, утверждает управление. Так что не сердись: в случае чего последнее слово за ними.

— И часто вы этим занимаетесь? — я кивнул на ожидавших самогонщиков.

— Видишь ли, я не могу держать такой отряд без работы. Им нужно постоянно что-нибудь делать, а то разнесут казарму.

— Такими пустяками ребят нечего развлекать. Учиться заставь!

Я вышел во двор. Навалившись грудью на стол, ребята стучали в домино, хлопали картами. Увидев меня, они что-то быстро попрятали — под стол, за пазуху. Под окном Арунаса сидел хмельной парень, держа на коленях ведро. Он меня не видел и не обращал внимания на предупреждающие взгляды товарищей.

— Выливай! — послышался приказ Гайгаласа. — Подлецы, хлеб на всякую дрянь переводите!

В открытое окно полилась струя самогона. Сидевший под окном парень подставил ведро, да так ловко, что только самая малость пролилась на землю. Богатству следующего самогонщика была уготована такая же судьба — только под окно встал другой парень. Увидев меня, он смутился и шагнул в сторону. Подойдя поближе, я узнал Шкему. Он наклонился и стал пить из ведра.

— Леопольдас, что это еще за комедия? — ухватился я за ведро.

— Твоя правда, комсорг. Жру самогон! — Он пошатнулся. — А чего не спросишь, отчего это я?

— Кому суждено повеситься, тому черт и в соломинку петлю всунет?

— Шутник ты, комсорг. А может, ты знаешь, что сказал Скельтис, когда я спросил его, что такое электричество? Не знаешь. По глазам вижу, что не знаешь. Тайна природы! Ясно? Тайна природы, и точка. Давай ведро!

Меня испугали его бессмысленные, полные звериного блеска глаза. Я отступил, но ведра не отдал.

Леопольдас мотнул головой. На правом виске, словно рог, вздулся налившийся кровью шрам. Шкема метнулся в сторону и через минуту возвратился с автоматом.

— А теперь отдашь? — он взвел затвор.

— И не подумаю.

— А ты подумай. Я со ста метров в пуговицу бандиту попадаю.

Я разозлился и опрокинул ведро. Шкема вскинул автомат. Сидевшие поблизости бросились к нему, но он успел нажать на спуск, и несколько пуль просвистело у меня возле уха. Уверенный, что Леопольдас не станет стрелять, я был так ошеломлен, что не мог произнести ни слова. В этот момент во двор въехала легковая машина. Из нее вышел подполковник в новеньких погонах.

С пистолетом в руке выпрыгнул Арунас:

— Что происходит?