О хлебе, любви и винтовке

— Читай Майрониса, гад, не то уложу на месте! — Леопольдас вырвался из рук державших его парней и с разбегу ударил подполковника головой в грудь, повалил на землю, тряс и вопил: — Все равно не будешь цвести, как божье дерево! Так и просмердишь всю жизнь, навозная куча!

Арунас оттащил Леопольдаса, влепил ему несколько оплеух и приказал:

— Посадить мерзавца! Пусть охладится немного. — Он помог подняться новому начальнику уездного управления. — Прошу простить, товарищ Гладченко, я сейчас же выясню все и накажу виновных.

— Он болен, — вмешался я.

— Пьян он! До белой горячки допился! Дневальный! Под замок поганца. Да живее! — Арунас подал Кашете ключ.

— Товарищ лейтенант, на гауптвахте нет места, — пробовал протестовать тот.

— Мне что, два раза повторять?!

Гайгалас и Гладченко скрылись в коридоре.

Вырывающегося Шкему сунули в темную комнату, служившую гауптвахтой, и заперли на ключ. Во дворе воцарилась тишина. Слышны были только шаги караульного да воркование голубей под крышей. Я хотел было уйти домой, но из головы не шел Леопольдас. Через несколько минут подбежал караульный.

— Комсорг, на гауптвахте драка!

Побежали туда. Сквозь заложенное кирпичом окно доносились звуки ударов, проклятия, стоны избиваемого человека.

— Давай ключ!

— Нет у меня, лейтенант забрал.

Я ворвался в кабинет Гайгаласа. Он уныло сидел перед Гладченко и выслушивал мораль.

— Арунас, дай ключ! — подскочил я к нему, совершенно забыв обо всех военных правилах и уставах. — Там Шкему избивают.

— Пусть бьют, одним пьяницей станет меньше.

— Дай ключ! — сказал я еще решительнее.

— Как вы разговариваете! — вскочил Гладченко.

— Как? — эхом повторил Арунас.

Я не стал ждать. Помчался в казарму, схватил карабин. Приложив дуло к замку гауптвахты, выстрелил. Еще раз выстрелил — в потолок. Прижавшись к стенам, тяжело дышали несколько парней. Леопольдас, окровавленный, лежал на полу. Я поднял его, отнес на кровать. Он плевал кровью и бормотал какие-то стихи.

Приказав одному из ребят дежурить около Шкемы, я, несмотря на распоряжение Арунаса зайти к нему, ушел домой. Определился пока на житье вместе со Скельтисом, Кашетой и Гинтукасом Петрикасом на окраине местечка, у знакомого новосела, бежавшего в Рамучяй от бандитов.

— Что с Намаюнасом? — прямо с порога спросил у Йонаса.

— Потерял много крови, простудился, кость раздроблена. Теперь у него правая нога короче стала. Говорят, скоро выпишется.

— А почему его заменяет Гайгалас? Не нашлось никого постарше да потолковее?

— Гайгалас — такая птица, что и по воздуху летает, и по воде плавает, и по земле топочет. Ну, хлебнем, что ль? На ужин вроде не запрещается.

— Да неудобно как-то на ваше угощенье.

— Э-э, брат, этим добром лейтенант нас снабжает — хоть залейся.

Около полуночи вернулся с дежурства Кашета. Повытаскивал смятые деньги из карманов, выложил на стол, пересчитал, сложил стопочкой и прижал пепельницей. Только он стал укладываться, как застучали в окно. Я невольно сунул руку под подушку, за пистолетом. Но раздался спокойный голос:

— Вилюс, спишь?

— И тебя во сне вижу…

— Если б я пошел с короля, проиграл бы ты.

— Отойди от окна, а то стрелять буду! — захихикал Кашета. — Продул в карты всю зарплату, теперь под окнами справедливости ищет… Ну, что хорошего, комсорг?

— Опять у вас…

— Потому-то я до ночи и резался в карты. Как увидел вас, сразу понял, что пришел конец этому делу. Может, выпьем?

— Нет. Что это со Шкемой творится?

— Пьет парень — страшно смотреть. И пули ищет. Звали с нами жить, не пошел. Девкой обзавелся. Гайгалас свою вину перед ним знает и ничего поэтому не запрещает.

Не успели глаза закрыть, как прибежали будить нас.

— Тревога! — В раму застучали кулаки.

Потом послышалось тяжелое дыхание и удаляющиеся шаги бегущего человека. Я вскочил, стал одеваться.

— Не спеши! — посоветовал Скельтис. — Пивоваров поедем трясти. Гайгалас теперь вроде Лютера: если за неделю не сделает двух рейдов, успокоиться не может.

Перед строем народных защитников вышагивал мрачный, накурившийся до посинения Гайгалас. Он поглядывал на часы. Когда последний из нас стал в строй, Арунас сказал:

— Бабы вы брюхатые, а не солдаты. Двадцать восемь минут, товарищ Гладченко! Разойдись!

И больше ни слова. И опять заперлись с новым начальником в кабинете…»

4

Когда сознание вернулось, Арунас долго не мог понять, где он и что с ним произошло. Чувствовал, что находится в тяжелом состоянии, но собраться с мыслями не мог. Голова казалась легкой и пустой, словно в ней пронесся свирепый огненный вихрь и внезапно умчался, оставив выжженную пустоту. Болели опаленные глаза… Вдруг откуда-то донесся милый, приятный голос Домицеле:

— Такое уж у меня счастье. Пока не вижу, могу рассуждать, возражать, а как встречу — пошла бы за ним на край света и служила бы ему, как верный раб… И потом, Анеле, мне очень нужен второй ребенок. Меня везде преследуют дела того кровопийцы. Я не могу спокойно смотреть на Арунелиса. Все кажется, что однажды придут соседи и убьют нас с ним, как отвратительных ядовитых гадов.

«Почему же она не идет сюда? Почему не несет лекарство? Наяву ли я слышу ее голос? Где она?»