О хлебе, любви и винтовке

Я не слышал, за что и кого мы будем расстреливать. Впившись глазами в лицо человека, я искал в нем что-нибудь такое, что сказало бы, что не напрасно я поднял на него оружие, такое, что вызвало бы ужас, напоминало бы зверя, но ничего подобного я не находил. Ничего, что соответствовало бы его кличке — Зеленый Черт. И его страшным делам. Обыкновенный деревенский парень, растерянно поглядывающий то на нас, то на свои связанные руки.

Я поднял глаза и увидел просвечивающее сквозь листву солнце.

— Совершил более тридцати террористических актов… — звучал голос капитана.

«Почему людей расстреливают утром? На восходе солнца?» До меня не доходил смысл приговора, а каждый писк проснувшейся птички ударял прямо в сердце.

— Приговор привести в исполнение!

Я все еще искал в его лице какую-нибудь зверскую или демоническую черту, а он, заметив, что все отошли, отодвинулись и что против него остались только мы, стал креститься связанными руками.

В прорези прицела я видел только широкую, бурно вздымающуюся грудь и прижатые к лицу руки.

Я машинально нажал на спуск, карабин дрогнул и стукнул отдачей в плечо.

— К ноге!

Со вторым бандитом замешкались. Потом у ямы раздался шорох, послышалась команда:

— Заряжай! — И привычное ухо уловило звук проскользнувшего в патронник патрона. — На прицел!

И тут я увидел второго. Он кричал и падал на колени.

— Братцы-ы…

— По врагу народа — пли! — скомандовал Арунас.

— Братцы-ы! — взвился с треском выстрелов отчаянный крик, и все смолкло. Над нами кружили потревоженные вороны…

«Почему на восходе солнца?» — тупо повторил я, не отрывая глаз от вздрагивающего пола машины.

В тюрьме составили карабины в пирамиду и вышли.

— Можешь на несколько дней остаться дома, — сказал мне Арунас. Я не ответил. — Слышь, говорю — можешь остаться! — крикнул он еще раз, когда машина уже трогалась.

До самого дома молчали, даже не закурил никто».

8

Арунас лежал обессиленный и отупевший.

9

«С того злосчастного утра у меня все валилось из рук. Боялся прикоснуться к чему-нибудь. Мне казалось, что от этого прикосновения сломаются вещи, увянут цветы. Я много и тщательно умывался. По ночам виделись кошмары. Внутри у меня постоянно было такое ощущение, будто там все обожжено и посыпано перцем. Кашета из кожи лез, чтобы хоть немного развеселить. Скельтис потихоньку прятал от меня самогон. Один Шкема соглашался со всеми моими поступками.

— Весь шнапс, комсорг, нельзя выпить, но стремиться к этому надо.

Однажды Арунас позвал меня после обеда к себе в кабинет. Он долго смотрел в окно на дуб, шумевший ветвями, потом молча достал из стола несколько бутербродов, водку, поставил угощение передо мной и пригласил:

— Выпей.

— А ты что?

— Можешь и мне налить.

Магазинная водка после злого самогона показалась мне фруктовой водичкой для детей. После второго стакана я взглянул на Арунаса.

— Пей, пей…

— Нет, — я поставил стакан на стол и встал. — То, что ты мне скажешь, я должен выслушать трезвым. А потом поглядим…

— Как хочешь… Тебя управление не утвердило комсоргом, — сказал Арунас и словно припечатал мне лоб каким-то клеймом, я даже рукой пощупал.

— Только и всего? — Я напустил на себя равнодушие. — И ради этого такая торжественная обстановка? Напрасно, в обморок не упаду. Я давно рапорт в кармане ношу. Поеду учиться.

— Не притворяйся, — сказал он, глядя в окно, — и поверь, что я на этот раз ни при чем.

— Я знаю, — у меня вдруг лоб покрылся холодным потом и какой-то тяжелый и невидимый удар толкнул в глубокое кресло. — Я знаю!.. А ты что мне скажешь?

Он протянул небольшую бумажку, в которой кроме обычных слов бросалась в глаза подчеркнутая фраза: «…считаем нецелесообразным…»

— За что?! — крикнул я. — Тебе объяснили — за что?

— Говорят, народные защитники тебя не поймут.

— А если понимают?

— Там ясно написано: не пой-мут. Им виднее.

— Когда передавать дела?

— Если хочешь, можешь подождать нового начальника.

— Значит, и Намаюнаса тоже…

— Не знаю. Если хочешь, подожди его.

— Мне теперь можно ждать хоть самого сатану. Только скажи, стоит ли? Выйдет что-нибудь или нет? Ты сам-то согласен с этим?

— Не заставляй меня, пожалуйста, обсуждать приказы начальства.

— Ну хорошо, а в душе, по совести?

— Иди домой и будь мужчиной. Очень тебя прошу.

Вышел я и стал смеяться. Хохотал долго и зло, как тогда, над могилой, после того, как всадил в заскочившего ненароком туда зайчишку всю обойму. С той лишь разницей, что теперь, как говорится, в яме торчал я и не знал, как из нее выкарабкаться. Со всех сторон на меня сыпался сухой песок, я сползал обратно, на дно ямы, но лез, напрягая последние силы, лез, хотя никак не мог нащупать твердой опоры, корня или ветки, за которые можно ухватиться. Но сдаваться, отступать не имел права, во что бы то ни стало я должен был двигаться, двигаться до тех пор, пока не поднимусь над краем ямы, пока не вылезу из нее с высоко поднятой головой. Да, я обязан был сделать это!

Вот такого — выдохшегося и ожесточенного — и застала меня приехавшая Люда. Пораженная, она остановилась на пороге:

— Что с тобой, Альгис?

— Ничего страшного…

— На кого ты похож!