О хлебе, любви и винтовке

Взглянув в осколок зеркала на стене, я ужаснулся: на меня глядел какой-то заросший, почерневший каторжник.

— У тебя беда?

— С чего ты взяла…

— Тебе трудно? — Люда подошла, поцеловала меня в щеку. Потом отворила окно, выбросила окурки, огрызки и бутылку с самогонкой. Вытерев стол, повернулась ко мне и улыбнулась. — Если ты свободен, пойдем погуляем.

Только теперь я заметил стоявшую у крыльца Раю и нахмурился: «Спелись!»

— Пригласил бы войти.

— В мой дом входят без приглашения. Садись, гостьей будешь, — чуть не силой я втащил ее в дом. — Только прежде скажи, зачем приехали.

— Институтская машина ехала в Рамучяй, ну мы и решили прокатиться, — улыбнулась Рая. — И письма надо писать чаще…

— Ты разве не в горкоме?

— Теперь в институте, лаборанткой работаю. А ты чего молчишь? — подтолкнула она Люду.

— Я вчера сдала последний экзамен. Теперь уже совсем взрослая! Ну и, кроме того, папа просил заехать к дяде. — Она говорила просто и ласково, как брату.

Я оттаял: стал чувствовать себя смелее, пропала охота прятать руки за спину.

— Ой, какая я растяпа, — вдруг всполошилась Рая. — Забыла в машине сумочку. — И она торопливо выбежала.

Мы с Людой сели на кровать. Молчали. Потом я резко и сердито сказал:

— Меня отсюда турнули…

Люда не ответила, только плотнее прижалась ко мне. Я знаю, что и в тот раз она готова была всю вину взять на себя. Нужно было найти простые и убедительные слова, чтобы объяснить все, но я не нашел их.

— Везде люди живут, — вместе со вздохом вырвалось у нее.

Все во мне вскинулось и снова пригасло от мягкого прикосновения ее руки.

— Живут. Конечно, живут. — Я крепко обнял Люду. — Но я тебя отсюда никуда не отпущу. Ты моя, хотя бы над нами сейчас раскололось небо…

— Тебе очень тяжело?

— Ты все равно будешь моей. — Ласки мои стали какими-то остервенелыми.

— Твоя… Но не нужно спешить, Альгис, не нужно.

— Ты будешь моей женой?

— Буду, Альгис, миленький.

— Теперь, сейчас же!

— Ты ведь знаешь, что все зависит только от тебя, от одного твоего слова…

Господи, почему это не случилось?! Как я проклинаю себя! Я буду жалеть об этом до самой смерти. И после смерти, наверное. Я испугался. Нет, я ее пожалел. Тоже нет! Мне внезапно показалось, что, едва я прикоснусь, Люда в тот же миг увянет, постареет, сморщится, как столетняя старуха, и умрет в моих объятиях!

А Люда уже не боялась. Как мотылек, бесстрашно летела в огонь. Я вскочил и, увидев ее широко раскрытые, со страхом и страстью глядевшие на меня глаза, опустил голову.

— Нет, нет…

Она готова была заплакать.

Я выскочил на улицу. В саду у хозяйки росли какие-то цветы. Я сорвал один и долго трепал его. Вскоре и второй увял в моих руках. И третий… Я словно потерял рассудок. Сминал цветы и остановился только тогда, когда Люда смущенно и несмело вышла на солнце. Я видел, с каким трудом удается ей удержать на лице улыбку. Когда я подошел, Люда тихо спросила:

— Ты уже не любишь меня?

— Людочка, дорогая, смотри, они вянут…

— Вянут, на то они и цветы.

Я едва не взвыл, поняв, какой же я дурак. В эту минуту за домом, скрипнув тормозами, остановилась машина и громко трижды просигналила. Это был условный знак. Я вбежал в комнату, схватил оружие и на ходу крикнул Люде:

— Без меня к дяде — ни шагу.

— Почему?

— Потому что он сволочь! Поиграй с Гинтукасом.

Я долго еще махал ей рукой из кузова. Грузовик на полном ходу промчался мимо Раи, которая бесцельно шла по улице, размахивая старенькой сумочкой.

В дороге я узнал причину нашей поездки: ночью в Дайлидишкес бандиты разграбили магазин, и мы теперь ехали туда «собирать шишки». Так ребята называли каждую заранее обреченную на неудачу операцию.

Магазин был разгромлен поистине по-бандитски. Что не успели вынести, то лежало на полу, залитое керосином, засыпанное стиральной содой, перемазанное дегтем. Продавец стонал на лавке. Мерзавцы исхлестали ему спину и посыпали раны солью.

— За что? — допрашивал его Арунас.

— Не знаю. Может, сказал что не так…

— Хоть одного узнал?

— Да их и узнать невозможно, начальник.

— Промывай спину отваром ромашки. — Это все, что смог посоветовать ему Арунас.

До вечера мы обыскивали всех подозрительных, допрашивали окрестных жителей и уже в сумерках вернулись домой.

— Где тети? — спросил я Гинтукаса, не найдя Люды дома.

— Ушли за заячьим пирогом, — ответил он и подал мне записку.

«Очень долго ждать тебя. Если не вернемся к обеду, то к ужину — обязательно», — прочел я, и меня охватило страшное волнение. Уже вечер! Ведь тут недалеко! Какое-то дурное предчувствие сорвало меня с места, заставило метаться по комнате, поминутно выскакивать на улицу, прислушиваться. Сердце сжималось и ныло.

— Йонас, будь другом, давай съездим. Тут недалеко, — попросил я Скельтиса.

— А меня в друзья не записываешь? — засмеялся Кашета, и мы втроем вышли седлать лошадей.