О хлебе, любви и винтовке

— Черт бы тебе жрать давал! — огрызнулась Роза и, схватив кувшин побольше, побежала в чулан. Под подушкой пистолета не оказалось. Постояв в раздумье, плеснула из бидона еще не пробродившее пиво, потом влила самогон. И с этим напитком вернулась угощать гостей.

— Первачок! С пеной! — подсунула она кружку старшему, из бандитов, а сама кинулась к печке.

Бандиты выпили и принялись закусывать.

— Несите чего-нибудь покрепче.

— Сначала эту вылакайте! — возразила Роза.

— Отпустили бы зятька. Еще болезнь прикинется… — просил Цильцюс.

— Я за него кровь проливаю, голову кладу, а он — в зубы!.. — злился младший, при этом щека и глаз у него дергались.

— Брось ему полушубок, — сказал тот, которого товарищ назвал Пятрасом.

Роза выбежала в сени, надела Йонасу шапку, накинула полушубок и схватилась было за проволоку, но бандит оттащил ее за волосы и пригрозил:

— И не пробуй — как собаку уложу!

Йонас лежал у стены и не чувствовал ни холода, ни боли. Он все время тер проволоку о валявшийся на полу кирпич, пытаясь высвободить руки. Возбуждение прошло. Заныли кончики пальцев. Он пытался согреть руки под полушубком, но полушубок соскользнул и стал холодным, как стена. Йонас пробовал согреть руки телом, прижимая их к обындевевшим доскам.

Прошел час, второй, третий, а бандиты и не думали отпускать его. Йонас уже не чувствовал рук, перетянутые пальцы немели. Он заметил вбитый в стену гвоздь. Кое-как поднявшись, он зацепил проволоку за гвоздь и начал дергать. Проволока подалась. Сцепив зубы, Скельтис приседал и поднимался, пока наконец не освободил руки, но с ужасом понял, что ему все равно не удастся развязать ноги: пальцы замерзли и стучали, как костяшки. Согревая под мышками руки, он почувствовал неимоверную боль.

«Не человек я больше… Не пахарь… — качаясь, ударялся он спиной о стену. — Не человек… не пахарь… Вот кого я пожалел… деревенские. А он меня, как животное. Веселятся, нечистая сила». За дверью раздавались пьяные песни, похабные шутки, взвизгивали от щипков девушки. Время от времени раздавался предостерегающий голос Пятраса:

— Не смей к дверям! Уложу на месте! Пусть знает, на кого руку поднял!

«Теперь-то я знаю. Ну, погоди. Скоро Бичюс прибежит! — Йонас скрежетал зубами и готов был выть от боли. Кое-как он вынул из-под рубахи пистолет и положил рядом с собой. — Ну, погоди! — Кончики пальцев опухли, посинели. — Не пахарь я больше…» В сени выскочила младшая сестра Розы.

— Режь! — кивнул Йонас на свои ноги.

Зажав в одеревенелых руках пистолет, Скельтис ворвался в комнату. Было жарко, как в бане. Бандиты лежали на полу, около них сидел Цильцюс и насильно вливал самогонку в рот еле живым «гостям».

— Верное дело! — хвалился он дочерям. — Зарко натопленная пець и пиво со снапсом. Кисленького только давать не надо, а то оцухаются!

— О, господи, боже мой! Клади скорей в холодную воду! — запричитала Роза, увидев обмороженные руки Йонаса. Он не смог разжать их, так и сунул в ведро вместе с пистолетом. — Тересе, подай-ка рыбий жир!

Йонас топтался, клял все на свете, скрежетал зубами, ойкал. А боль все ширилась, усиливалась, пригибала к земле, становилась невыносимой. Когда Роза обернула бинтами руки, Йонас подскочил к бандиту и, закрыв глаза, ударил ногой в бок. Потом еще, еще раз… и остановился. Нет, он не мог бить лежачего.

«Большие пальцы, кажется, в порядке, ожили, может, хоть ими удержу плуг. — Йонас отошел от бандитов. — Не шорничать ведь придется, а плуг держать».

— Роза, — обратился он к жене, — садись на коня и гони в лесничество. Они будут знать, что делать. Скажешь — от Скельтиса. А ты, отец, не возись, вяжи паразитам руки той же самой проволокой! Покрепче закручивай! Голову бы им свернуть, бестиям! — Йонас размахивал руками и кривился от боли.

2

Давно уже Намаюнас не чувствовал себя таким молодым и сильным, давно не улыбался так широко, давно не пел себе под нос старые революционные песни. Ему было весело, хотелось музыки, но радио с самого утра передавало статистические сводки.

Намаюнас посвистывал, словно подгонял низкорослую сибирскую лошадку. «Все позади. Володя жив, здоров, получил образование. Ну и отпразднуем!» Размечтавшись, он занялся делами. Написал новогодний приказ, отвалил всем благодарности, потом вызвал оперативных работников, приказал отобрать для ответственной операции десять народных защитников. А сам в ожидании назначенного часа любовался ветвистым молодым дубом, мысленно сравнивая его со своим сыном. «Не узнаю, наверное, Володю. Вырос, поди, крепким, как дубок, стал!»

Сухо шуршали под ветром пожелтевшие, сморщенные листья на дубе, качались и похрустывали присыпанные снежком ветки.

И снова Арунасу повезло, — думал Намаюнас. — Торчит в соломе, а Альгису еще, чего доброго, холод душу из тела вытрясет. Жаль, если пропадет парень.

«Ох, не дорожим мы людьми, не дорожим!» Он вдруг вспомнил о письме Капустина. Вынул конверт из ящика, разорвал и углубился в чтение.

— Люди построены!