О хлебе, любви и винтовке

Альгис поверил бы ему и без демонстрации рубцов. Он прекрасно знал судьбу Гене и ее ребенка — их обоих вынесла весенняя вода. Альгис тогда искал Трумписа и, не найдя, решил, что великан тоже гниет в земле.

— Помоги мне, комсорг. А потом я сам свою пулю найду…

— Из мертвых воскресить их я не могу, Лаймонас. Утопили они твоих…

— Врешь! — Трумпис схватил Альгиса за грудь и приподнял, рванул так, что Альгис стукнулся головой о потолок. Счастье еще, что шапка была толстая. — Ну, я теперь с ними поговорю! Людоеды! Кровопийцы! — Он схватил автомат. — Я им покажу свободную Литву!..

— Погоди! Не горячись! — удержал его Альгис. — Стой, говорю! Расквитаешься, если голову не потеряешь. Делай, как будет сказано. Пойди в сарай и приглуши тех двух, а уж потом возьмемся за командиров. Только смотри, оставь живыми!

Бичюс глядел, как, покачиваясь на ходу, великан пошел к сараю. Минут через десять он вернулся, вытирая руки о полы.

— Дохлые, сопляки! — Больше он ничего не сказал.

— А теперь слушай внимательно: как только кто-нибудь наберет ведро воды и оставит его на срубе, мы тут же пойдем с тобой в дом…

4

Вайдила, втянув носом приятный запах праздничных кушаний, довольно зажмурился.

— Здравствуйте, люди добрые, — поздоровался он, войдя в дом. Увидев Домицеле, кивнул ей отдельно: — Здравствуй…

У Шкемы тряслись руки, дрожал подбородок. Он еле держался на ногах, хотя совершенно протрезвел.

— По-по-по-чему не идут остальные? — промямлил он.

— Так уж положено.

Гость ходил по комнате легкими, неслышными шагами, затем разделся, посмотрелся в зеркало, опять прошелся, бренча оружием, но глаза и уши внимательно следили за тем, что делается снаружи. Убедившись, что опасности нет, он сел за стол, положил автомат рядом с собой и прикрыл его пиджаком. Сам остался в свитере красивой ручной вязки. На груди были вывязаны фигуры двух дерущихся лосей.

— Где постоялец? — Не успел Вайдила спросить, как Шкема стал оправдываться:

— Одни мы одинешеньки… Сын болен, второй пропал невесть где…

Вайдила засмеялся:

— Ладно тебе распинаться.

— Если договорились, придет, — вмешалась Домицеле, и домашние разом обернулись к ней. «Каким голосом заговорила». Взгляд говорил больше слов.

— Домицеле, цыц! Излуплю ремнем, как собаку! — заорал Шкема, сказав то, что уже давно вертелось на языке.

Дверь отворилась. Без стука вошел Скейвис, остановился выжидающе на пороге. Вайдила вынул руку из-под пиджака и пошел навстречу гостю. Домицеле, не скрывая ненависти, смотрела на них.

«Прячутся, как звери, а комедию разыгрывают… — зло подумала она, но тут же спохватилась: — Ведь сама заманила их в ловушку». А в следующую секунду ее опять охватил страх при мысли о том, как по ночам носила продукты Людвикасу, как он несколько раз пытался затащить ее в тайник, как обещал осыпать золотом и как она, вырвавшись, опрометью кидалась на свежий воздух, долго бродила после этого, не решаясь вернуться домой.

— За столом поговорим, — по-хозяйски распорядился Скейвис, обращаясь к Вайдиле. — Ее не бойся, она мне служит вернее, чем сестра.

Домицеле прикрылась полой полушубка, пряча от цепких глаз Скейвиса свой увеличившийся живот. Ей казалось, что под его взглядом погибнет шевелившаяся в ней новая жизнь.

— Когда только успеваешь? — захихикал Вайдила, по-своему истолковав взгляд приятеля.

Его слова словно кнутом стегнули Домицеле. Ей хотелось кинуться, схватить автомат… Но руки не поднялись, ноги не сдвинулись с места.

«Это из-за страха я стала такой! Только из-за страха. Сначала боялась бога, отца и учителя, потом войны и немцев, позже — выдуманных фашистами азиатов с ножами в зубах, сибирских людоедов, а сейчас боюсь Скейвиса и его дружков. Но ведь все это — прошлое. Мне бояться нечего. Я должна победить этот животный страх, как победила все другое. Хоть раз я должна почувствовать себя свободным человеком…»

С трудом оторвав ноги от пола, Домицеле ушла на кухню.

— Где водка? — хриплым голосом спросила она у матери. Открыв бутылку, не таясь от своих, высыпала туда полученный от Намаюнаса порошок. Глядя на Домицеле, мать часто-часто крестилась. Анеле изменилась в лице.

Мать повалилась на колени и стала креститься. Анеле обняла Домицеле и заплакала, улыбаясь сквозь слезы. Домицеле отстранила сестру, поправила волосы и вошла в комнату, где хозяйничал Скейвис.

— Ну, сопляки, марш на печь! — выпроваживал он малышей, вытолкнул и упирающегося Шкему, а своему провожатому приказал: — Посиди за дверью в кухне.

Домицеле поставила водку на стол и предупредила:

— Не пейте много.

— Само собой, — ответил Людвикас и, желая показать свое превосходство над Вайдилой, вежливо поцеловал ей руку. Поцелуй этот был для нее страшнее насмешки.

«А если бы он упал на колени, просил, умолял, раскаивался? Что я тогда сказала бы ему? О чем молила его Петрикене? Что просила Люда? Нет, жалости он боится больше, чем смерти…»

Высвободив руку, Домицеле спросила:

— А что будет с нами после вашей победы?

Скейвис и Вайдила с усмешкой переглянулись. Улыбка их словно бы говорила: «Можете не волноваться, этого никогда не случится».