О хлебе, любви и винтовке

— Как ты смеешь на глазах у посторонних так с заведующим отделом говорить?! — спрашиваю.

— Повторить?

— Пиши объяснительную, — протянул ему лист бумаги. Думал, он испугается.

А этот упрямец возьми да и напиши:

«Поцелуй ты пса под хвост. Три раза, если одного тебе мало. Для тебя Рая — постороннее лицо, а для меня она — замечательная девушка. Завтра мы с ней на лыжах пойдем. С уважением к твоим начальническим обязанностям А л ь г и с  Б и ч ю с».

И подписался, окаянный. Глазом не моргнул.

Я прочел и понял, что мне, дураку набитому, постращать его не удастся. Не оставалось ничего другого, как рассмеяться и предложить:

— Забудем?

— Забудем, — согласился Бичюс и тут же поинтересовался: — Почему ты никому не показал записок?

— Не успел.

— Вот и хорошо. Мы сами все раскрыли. И кончик нитки и весь клубок уже в ящике. Зря бы только беспокоили занятых людей.

— Не может быть! Нашли?! Был кто-нибудь из госбезопасности?

— Говорю — сами. — Он это сказал, будто речь шла об утерянном карандаше: нагнуться и поднять с земли, только-то и дела.

— Да ведь это «чепе», младенец ты великовозрастный! И ты еще никому об этом не сообщал?

— Милиционер ее увел, вот и все.

— Не получится из тебя толковый работник. Понимаешь ли, какой это факт для доклада товарища Ближи? Конфетка, а не факт: комсомольцы сами разоблачают врагов. Сила! Ор-га-ни-за-ция! Ну, я бегу к Ближе. Компривет!

А он, простофиля эдакий, задержал меня в дверях и говорит:

— Ты особенно не раздувай. Еще не ясно, чем эта история окончится, и так уже в соседней гимназии пальцами в меня тычут.

Хорошо бы с Альгисом подружиться, хотя он, конечно, слишком прост: не скрывал, если знал что-нибудь, и не стеснялся спрашивать. Душа нараспашку. Да, хорошо бы сдружиться. Но между нами стояла Рая. Она была на два года старше Альгиса и ровно на два года моложе меня. И самое страшное — она была в чем-то схожа с Альгисом. Очень.

Однажды выдался удобный случай поговорить с нею. Опаздывала вызванная на дежурство комсомолка. Я должен был дождаться ее. А Рая в тот вечер осталась сверхурочно — писала приглашения на актив.

— Что ты нашла в Альгисе? — поинтересовался я.

— То, чего в вас днем с огнем не сыщешь.

— А именно?

— Искренность, дружелюбие, мужество.

Это было больнее, чем пощечина. Назови она меня убийцей, негодяем, было бы легче… Мне не хватает мужества. И она сказала с такой уверенностью, будто этот шестнадцатилетний сопляк действительно был мужчиной по всем статьям. Самсон! Геракл! Голиаф! Нет, это страшнее любой обиды. Но я заговорил извиняющимся тоном. Да что там лукавить — просто вилял хвостом:

— Что касается искренности и дружелюбия, позвольте усомниться. А насчет этого, — я даже побоялся выговорить это слово, — так зря вы ищете такие вещи в пионерлагере.

Рая в ответ лишь приподняла брови. Ее пальчики бегали по клавишам легко и изящно, словно она не печатала, а шаловливо полоскала их в прозрачной розовой жидкости. Мне стало очень грустно:

— Я от всего сердца…

— Послушайте, разве можно от всего сердца лить грязь на человека? Никто вам не поверит. Какая тут сердечность? Он один раскрыл бандитскую шайку, а вы так о нем говорите. Что бы вы ни выдумывали, но из этого пионера получится коммунист, а из вас… — Она взглянула на меня и сдержалась. Потом шутливо закончила: — А вы уже переросли…

Разговор этот я и на том свете помнить буду. Она самым форменным образом издевалась над моей беспомощностью. Я не таких видел и не с такими за словом в карман не лез, а вот с нею не мог. Рая сковывала каждое мое движение, каждое слово, при ней я всегда чувствовал себя ничтожным и глупым. И чем яснее я понимал это, тем больше меня влекло к ней, словно к недосягаемой звезде.

И теперь вот раскис. А тогда? Тогда держал в кармане купленную ко дню ее рождения дорогую безделушку и не осмеливался подарить. Целый час маялся, мешал ей работать, пока решился.

— Это тебе…

Она не взяла и очень серьезно, не желая обидеть меня, сказала:

— Спасибо за внимание. Но я не могу принять, товарищ Гайгалас, пусть мои слова дойдут до вашего сердца. Вы найдете девушку, похожую на вас, она будет вас обожествлять. Вы будете счастливы. Мой приемный отец говорит: счастливой бывает только та пара, в которой ни одна сторона не превосходит другую добродетелями. И в любви должно быть равновесие. Вы слишком высоко поднимете меня, у меня от этого закружится голова. Я вас очень прошу — не унижайтесь. Это равновесие, говорит мой отец, называется человеческим достоинством. Не нужно терять его даже в любви. Одним словом, можете вы сделать доброе дело?..

— Отчего же…