О хлебе, любви и винтовке

Стукнула дверь. Альгис прильнул к щелке. Из дома вышла Домицеле Шкемайте, покрылась платком, плотно обернула один его конец вокруг шеи и засунула за воротник пальто.

— Куда? — спросила мать.

— Скоро вернусь.

Альгис следил за ней взглядом до самой школы. «Уж эта сорока кого-нибудь накличет».

4

Арунас сидел скорчившись и раздраженно покусывал воротник шинели. Жар немного спал. Отпил из баклажки несколько глотков холодной как лед воды. Потом вытащил брикет и со злостью вонзил зубы в кашу, больше напоминавшую кусок стекла.

Мир, видимый через дыру в крыше, жил своей жизнью. Тучи расходились. Край неба из голубого становился фиолетовым. Замелькали, закружились сухие, поблескивающие, словно стекло, снежинки. Они казались колкими, острыми, как иглы. С резким звуком лопнула пропитанная влагой доска штакетника.

«Плохая примета, — подумал Гайгалас, следя взглядом за возвращающейся Домицеле. — Ничего бабенка. Пухленькая, как рождественское тесто. И не глупа, сдобрена восьмиклассным гимназическим образованием. А что это меняет? Ровным счетом ничего. Прокиснет в этом захолустье, увязнет в гнилом болоте — только пузыри пойдут… Такая участь ждет и меня. Ну, дослужусь до капитана, майора, а дальше что?»

Гайгалас снова выглянул. Шкема разделывал свинью. Ходил вокруг — руки по локоть в крови — и радовался, что сало удалось в ладонь толщиной. Но вот во дворе показалась дочка Цильцюса Роза, и он сразу стал прибедняться:

— Эх, думал, толще будет. Надо бы еще покормить, да бедняжка на ногах уже не стояла. Что поделаешь, хоть шкварки будут… — Он попросил внука вложить ему трубку в рот, а потом ласково спросил у дочери соседа: — Ты что прилетела?

— Тятька прислал помочь…

— Что ж, поможешь женщинам кишки вымыть — не откажемся. Старуха поясницей мучается, Анеле одна не управится.

— А Домицеле куда пошла?

— Куда-куда!.. — разозлился старик. — На кудыкину горку. Словно не знаешь: снова место для гнезда выбирает.

Роза пришла без платка, в клумпах на босу ногу, в легком платье. На плечи накинута старая вязаная кофта с продранными локтями. Без лишних слов она засучила рукава и по локоть сунула руки в ледяную воду. Ярко светились покрасневшие от резкого ветра икры.

«Вот так Роза! — восхищенно думал Гайгалас. — Вот это Розочка! Такой и голой мороз нипочем. Плещется и еще песенку мурлычет! А тут зуб на зуб не попадает…» Арунас громко чихнул.

— На здоровье, дяденька! — крикнула Роза.

Шкема выпрямился, обернулся и, решив, что над ним шутят, ругнулся.

— Я вам покажу «на здоровье»! Зубоскалить, паршивцы, вздумали?! Табаку не нюхаю, и нос у меня не прогнил пока что…

— Но вы же, дяденька…

— Какой я тебе «дяденька»… Пришла, так работай, а то отец скажет: «Позадницал Цкема, только полизать свининки дал».

«Будь ты неладен, — скрипел зубами Гайгалас и, зажав нос, сдерживал громкое чихание. — Вот напасть!» Он вынул платок и, боясь сморкаться, долго прочищал нос обернутым в материю пальцем. Потом взял бинокль и принялся рассматривать Розу.

«Косы — не обязательное украшенье. Фигура — широковата, хотя… Повернулась бы она, что ли. Ничего, недурна. Слишком румяна, впрочем…»

Роза скрылась за колодцем.

«Сколько времени на такую потребуется! Разок-другой поговорил, полюбезничал — и свадьба. Всю жизнь она будет смотреть на тебя, как на бога. А может, не будет? Привыкнет и на шею сядет. Все они одинаковы — что Роза, что Домицеле… Любят, пока любится, а потом и подведут под монастырь, желая освободиться от поклонника.

Ничего, скоро мы ее голубчика упрячем, куда следует, и она станет свободной. А спрос с него, мерзавца, велик будет. Распоясался мужик, словно нас и в помине нет. И имечко выбрал себе — Бяржас[15]. Хотя, но правде говоря, оно ему подходит: голова пестра, как березовая кора… Только бы температура спала. Я весь горю. Парочку бы таблеток… А потом сюда еще разок заглянуть, к барышне-вдове».

Арунас начал шарить в соломе, но, поняв бессмысленность своих усилий, снова засунул руки в карманы. Сидеть было неудобно. Примостившись половчее, он нагреб на себя побольше соломы, но под толстой охапкой не хватало воздуха, кружилась голова. Пришлось вылезать.

«Может, так пройдет…» Арунас чувствовал, что силы оставляют его, мутнеет память. В глазах начали мелькать таблетки, рой, кучи, горы… Только руку протянуть, но их охраняет вооруженный бандит, много бандитов. Атаман ихний улыбается ему и поглаживает рукой изъеденную грибком голову…

Это Арунас видел уже во сне.

5

Альгису тоже порядком надоели эти прятки. От лежания на голых досках болели бока, мороз впивался а каждое открытое место, студеный сквозняк, врывающийся сквозь незабитые оконца, пронизывал до костей. Не помогали ни опущенные наушники, ни двойные перчатки, ни теплые портянки. Подвигаться бы. Но, на беду, в амбар входил то один, то другой из семьи Шкемы. То чан ставили для засолки сала, то мясо складывали — хранить свеженину к празднику. Кто-то ходил наверху, выбирал мешки, чтобы подложить под чан.

Альгис вспомнил о водке.

«Нет, натощак пить не буду, одурманит».