О хлебе, любви и винтовке

Порывшись в вещевом мешке, сунул за пазуху консервную банку и в ожидании, пока она отогреется, похрустывал духовитым сухарем. Под этот звук хорошо думалось. Вспомнил Намаюнаса и вчерашний разговор. И никак не мог понять, почему наговорил начальнику такой чепухи.

«Ведь он столько хорошего сделал для меня. Неизвестно, как сложилась бы моя жизнь, не встреться на моем пути Намаюнас. А если бы вообще я хороших людей не повстречал? Нет, хороших я встретил значительно больше, чем плохих. И это не случайность, не совпадение и даже не счастье, — просто хороших людей в мире значительно больше, чем плохих. Иначе жизнь была бы немыслима».

Мысли налетали, впивались в него, и нельзя было ни защититься от них, ни отогнать, как нельзя было предотвратить мороз, врывавшийся во все щели. Он сидел неподвижно, в одиночестве, не было ни работы, ни интересного собеседника. Нельзя было даже пошевелиться.

«Какие нервы нужны человеку в тюрьме! Как трудно, почти немыслимо отказаться от привычек, от любимой работы… Нелегко мне было отстраниться от школы, нелегко было смириться с мыслью, что я в ней только гость, только рядовой ученик, приходящий отсиживать уроки. Счастье, что Йотаутас оказался мировым парнем! Каждый вопрос обязательно согласовывал со мной, иногда даже чересчур. Он хотел быть посредником между мной и Гайгаласом, и ему эта роль иногда удавалась.

Когда директор поздравил меня с новыми обязанностями и сказал, что я делаю головокружительную карьеру, Йотаутас усмехнулся:

— Не будь сладким, а то проглотят, не становись кислым — выплюнут. Оставайся самим собой — для себя, а для товарища — таким, каким он хочет тебя видеть…

— Еще хуже быть кисло-сладким, Наполеонас, — продадут, — перебил я его. — Теперь на закуску большой спрос…

— Браво, ловко, — похвалил меня директор. — За такие остроты в школе я бы вам уши надрал…

Мы дружно расхохотались.

— Не очень-то смейтесь, эти мысли о людских взаимоотношениях принадлежат перу одного деятеля, — объяснил Наполеонас. — Он собирает материалы для будущей книги и консультировался со мной по синтаксису. Есть у него, например, еще такое: «Волк задирает овцу не потому, что голоден, а потому, что догоняет», «Кошка не ласкалась бы, будь у нее сила слона», «Мыши питаются зерном, кошки — мышами, только собаки гоняются за кошками из принципа».

— Кто же этот умник? — спросил директор.

— Один парень по имени Арунас, ба-альшой начальник…

— Судя по философии, к подлости склонный, — заметил директор.

Мне было не до Гайгаласа, все свободное время я отдавал клубу.

Прежде всего мы с Гечасом написали большую вывеску:

«ЗАРЕЧЕНСКИЙ МОЛОДЕЖНЫЙ КЛУБ»

Потом, согласовав с комитетом комсомола, по всему пригороду расклеили объявления о предстоящем организационном собрании. В назначенный день на профессорскую виллу пришло много людей, даже пожилые. Особенно много было девушек. Однако, увидев, что они в большинстве и что по возрасту значительно старше организаторов, гостьи покривлялись, поморщились, похихикали по углам и разошлись. Остались только энтузиасты.

После вступительного слова Ближи был избран совет клуба. Председателем стал я, заместителем Викторас Гечас, казначеем мой брат, библиотекарем Юргис Будрис, спортивным руководителем Витаутас Багдонас. Еще двоих, Стасиса Машаласа и Альфонсаса Лягаса, избрали членами совета — так сказать, без портфелей. Для первого знакомства Ближа попросил всех коротко рассказать о себе. Все мялись, не осмеливались.

— Я местный, — начал тогда Ближа. — Из соседнего пригорода. Отец слесарь. В комсомол вступил в сорок первом. Во время войны эвакуировался на восток, работал на разных предприятиях. Окончил курсы комсомольских работников. Теперь секретарствую.

Встал Юргис. Он несколько раз провел рукой по черным кудрям и представился:

— Учусь в седьмом классе. Окончу гимназию — поеду в мореходную школу. К профессии моряка готовлюсь всю сознательную жизнь. Точка. — И с достоинством, я бы сказал, даже торжественно, сел.

Мы не усомнились ни в одном его слове. Юргис единственный сын у родителей, из всех сверстников в пригороде только у него отдельная комната, обставленная по всем морским правилам — наподобие кают-компании. В этой комнате, как любил объяснять сам Будрис, все напоминало о море, начиная от книг и кончая коллекцией пряжек от морских ремней. Он первым во всем городе выяснил, что клич доблестных русских моряков «полундра» ведет начало от английского «Fall under», что означает «падай вниз, берегись, исчезни…».

Гечас вскочил, вытянул руки по швам и срывающимся с баритона на тенор голосом отрапортовал:

— Комсомолец! В этом слове — все мое будущее. Работать пойду туда, куда пошлет комсомол. А о прошлом ничего сказать не могу. Его за меня создавали папа с мамой.

Что я мог добавить? Знал, что Викторас первый ученик в нашем классе, что тайком бреется, надеясь быстрее отрастить бороду и стать похожим на мужчину. Росли вместе, вместе купались, вместе забирались в чужие сады. Словом, наш парень.