О хлебе, любви и винтовке

— Собирай, гад, не то уложу на месте!..

Скельтис, даже не взглянув в мою сторону, медленно сгреб в горсть окурки, смел портянкой пепел и вышел. В коридоре схватил ведро, направился к колодцу, зачерпнул воды, облился. Я никак не мог успокоиться: дрожали руки, пересохло в горле, спирало дыхание. Снимая револьвер с боевого взвода, чуть не выстрелил. Ребята следили за мной исподлобья, молчали. Мне стало стыдно. Стащив гимнастерку, я пошел к колодцу, попросил Йонаса:

— Лей!

Он вылил на меня несколько ведер. Мы вернулись будто незнакомые. Скельтис развешивал мокрую одежду, я занялся своим делом — украшал красный уголок привезенными из города плакатами и лозунгами. Потом разложил на столе все свои книги и брошюрки с воинскими уставами. После завтрака меня вызвал Намаюнас. Усадил и долго ходил вокруг, не говоря ни слова.

— Горяч командир выискался, — наконец заговорил он.

— И сам в толк не возьму, как получилось…

— А если я для обдумывания сутки подкину? Что? — вдруг закричал он и стукнул кулаком по столу — словно печать поставил под своим решением. Я понял, что спорить не стоит.

— Сколько?

Он опять зашагал вдоль развешанных мною плакатов и говорил мимо меня:

— Скельтису тридцать шесть. По возрасту давно уже не в твоей комсомольской власти. Сегодня он всю ночь пролежал под окном у бандитского связного. Йонас пришел в отряд при особых обстоятельствах. Он один как перст. И если ты еще вздумаешь агитировать ребят за чистоту с помощью этой игрушки, добра от меня не жди! — Его ладонь поставила еще одну печать. — Срам! Мальчишка! Казацкие сотники так разговаривали с людьми! Норов кажет! Заранее предупреждаю: эти замашки ты брось. Не то погоришь!

— Ясно! Но марать постель грязными сапогами даже вам не позволю.

— Тьфу, етит-тарарай твою башку дурацкую! Марш отсюда, пока я не передумал!

За дверью я нос к носу столкнулся с оперативным работником лейтенантом Гармусом. За ним шел коренастый крестьянин, одетый в холщовую, мокрую от пота рубаху.

— Начальник у себя?

— У себя! — Я открыл дверь и не удержался, шагнул вслед за ними.

Человек, едва перешагнув порог, выкрикнул:

— Господин офицер, в Клевай бандиты!

Намаюнас прошелся по комнате, зачерпнул воды из ведра, подал кружку гостю, угостил его папиросой. Взглядами они с Гармусом о чем-то перемолвились.

— Рассказывай!

— В Клевай бандиты! — повторил крестьянин.

— Много?

— Шестеро.

— Откуда известно?

— Сам видел. Про клевайского Мицкуса расспрашивали.

— А Мицкус что — родня тебе?

— Нет. Он у меня корову купил, в долг. Пропадет человек, и добро мое с ним. Все же корова. С первым телком.

— А почему они у Мицкуса, а не у Рицкуса?

— Люди говорят, он с вами пут…

— Бичюс, поднимай ребят! — Намаюнас налег грудью на карту, задумался.

Выехали на трех подводах. Две направились обычной дорогой, а Намаюнас с несколькими ребятами свернули вкруговую, бандитам в тыл.

— Особенно не гоните, — предупредил нас начальник, а сам пустил коня рысью.

В нашу подводу был впряжен Скельтисов конь. Правил Йонас. Мы ехали первыми. Крестьянин остался в местечке. Гармус трясся на задней. Я молчал, курил. В глаза било солнце.

— Нет того, чтобы угостить, — проворчал Скельтис.

Я угостил с превеликим удовольствием, но прикинулся равнодушным, даже головы в его сторону не повернул.

— Ну и злюка ты, комсорг. Еще маленько — и собственной слюной подавился бы.

— А ты как хотел?

Он прикурил и продолжал:

— Ну и заехал бы я тебе по уху…

Я разозлился не на шутку, а он поддразнивал:

— Тебе теперь нужно бы держаться от меня подальше.

— Это почему?

— Чтоб в спину не бабахнул под шумок.

«Вот еще!» — подумал я, но в тот же миг в душу впилась острая колючка: «А если и вправду бабахнет?»

— Я и сел в твою подводу, чтобы тебе удобнее было… — ответил я как можно спокойнее.

— Да ведь это я тебя посадил. Ты со своим характером здесь при первом же ветерке пропадешь.

Мы выехали из леса и стали медленно спускаться к реке. За рекой чернел лес. Вдруг конь шарахнулся, рванулся, попытался вскинуться на дыбы. И только тогда мы услышали треск пулемета. Лошадь заржала, забила передними ногами, словно отбиваясь от роя пуль, и, ломая оглобли, свалилась. На подводе в мгновение ока не осталось никого. Только я, страшно перепуганный, растерянно озирался вокруг и не знал, что делать. Над самым ухом что-то выло, свистело, трещало.

— Прячься! — крикнул Йонас, опрокидывая подводу.

Я вывалился в канаву и распластался на земле. Потом подполз к густому ольховому кусту, примостился и стал озираться. Пробегая мимо, Скельтис пнул меня ногой и опять крикнул:

— За камень ложись, дурак!»

«Мне и в голову тогда не пришло оскорбиться», — подумал Альгис.