О хлебе, любви и винтовке

— Может быть… — Я еще раз все оглядел. Обыкновенное селение на скрещении дорог. От квадратной базарной площади во все четыре стороны разбегаются пыльные дороги в мир, местечко отгорожено от всего света черными зубчатыми стенами леса, подобно тому, как базар отгорожен от местечка бывшими еврейскими лавчонками. И все.

«А парень историю этого загона пишет», — подумал я и почувствовал огромное уважение к неразговорчивому голубоглазому парню, — живя в такой дыре, он еще в состоянии творить.

— Пиши, — я по-дружески хлопнул его по плечу.

Первая ночь в казарме прошла ужасно, хотя ребята и отдали мне единственную кровать. Ночью на меня напала всякая нечисть. Чего тут только не было — и ползали, и скакали, и падали с потолка… Не выдержав, я вышел во двор. Ребята спали как убитые.

— Привыкнете, — успокоил меня дневальный.

— Так дело не пойдет, — сказал я утром Намаюнасу. — Это преступление. Мы вычистим помещение, а вы найдите человеческие постели.

— Откуда? Нам постельные принадлежности не выдают.

— Мали ли что! На то вы начальник.

В тот же день, притащив с мельницы негашеную известь, мы принялись за работу. Горячей водой вымыли всю казарму, штыками выскоблили каждую щель, смазали керосином, побелили стены, вытряхнули из сенников лежалую солому — устроили паразитам такое аутодафе, что пламя, наверное, видел весь уезд. Скельтис с двумя парнями ремонтировал баню. Через два дня, помывшись, стали похожи на людей. Но смены белья не было.

— Товарищ начальник, теперь слово за вами…

И Намаюнас отправился в Рамучяй.

— Ничего не отколется нам, — махнул рукой Кашета, — как жили, так и будем жить. Баня, мыло, простыни — это все буржуазные предрассудки. Насыплем дусту за шиворот — только и делов. Дуст — это сила!

— Ничего, амбиция не позволит вернуться с пустыми руками…

На следующий день у нас были белые постели. Еще два дня после приезда Намаюнас кому-то грозил, кого-то сулил расстрелять и повесить на сухом суку.

Больше нас не кусали по ночам ни клопы, ни блохи. Изредка появлялись, но мы тут же устраивали на них облаву. Так шло время до первого похода…»

Альгис пересчитал ракеты и опять сунул их в карман, вмещающий все, что угодно, бездонный солдатский карман.

«Вот бы по случаю Нового года пальнуть…»

ШАБАШ ВЕДЬМ

1

Перекусив, Альгис вернулся к окошку. По двору, гремя цепью, бегала собака. Потом снова спряталась в солому.

«Животное и то понимает… Двигаться надо, обязательно двигаться. Только не распускаться, иначе конец.

Черт бы побрал этого Гайгаласа! На самом деле его так скрутило или ему просто понадобился спирт? Нет, не мог пойти он на такое. Да и слишком горд, чтобы ни с того ни с сего попросить. Видно, худо его дело.

А чем поможешь? Уходить отсюда не имею права. Раз он захворал — тем более. Теперь надо за двоих… Ждать нужно, только ждать, ждать, будь оно проклято, это ожидание. Сиди сложа руки и думай, думай, думай. Там товарищу плохо, а ты только и можешь, что думать.

Какой он мне товарищ? Мелкий пакостник. И все же я не имею права оставлять его в беде. Даже если придется рисковать жизнью. Это неписаный закон солдатской жизни. Не имею права, — значит, не могу.

Он тоже хорош тип. Думал, наверное, все само собой совершится. Посидит, подождет, а бандиты, как перезревшие груши, — шлеп перед его величеством, и готово, только руку протянуть. Отец прав: никогда не следует думать, будто враг глупее тебя. Врага надо знать, но, даже изучив его, нужно быть готовым к самому худшему.

Помню, и я думал примерно так же, как Арунас, когда одолел клопов. Ходил, задравши нос, и воображал, будто на мне и держатся дисциплина и успех всего отряда. На следующий день после бани я погнал ребят на физзарядку, потом на плотину умываться. Намаюнас меня похвалил.

А на третий день…

Уж лучше бы он вообще не наступал, этот третий. Скельтис вернулся откуда-то под утро, промокший с ног до головы, заляпанный грязью, изрядно подвыпивший. Проскользнул мимо дневального и в чем был повалился на нары. В сапогах, вымокших в росе, перемазанных глиной, болотным илом, — на чистую простыню, добытую такой ценой! Это же святотатство! А через полчаса рядом с ним на полу валялись окурки, пепел. На полу, который я, ползая на коленях, скреб штыком… Я не выдержал:

— Скельтис, немедленно встань и разденься!

— Дай отдохнуть… — Не поднимая головы и даже не открывая глаз, он повертелся, пошаркал ногой об ногу, стягивая сапоги, и снова откинулся на подушку.

— А теперь подбери окурки!

— Отстань, комсорг…

Мой авторитет начальника повис на тонкой подгнившей ниточке. Я почувствовал: не совладаю со Скельтисом — пиши пропало, мне в отряде больше делать нечего. Никто слушаться не будет. Ребята наблюдали за нами, ждали, что будет.

— Считаю до трех, — я выбрал не совсем подходящую детскую тактику. — Раз…

— Два, три, пять, десять, миллион, — считал за меня Скельтис и посоветовал: — Отстань, слепень, а то как двину ногой в…

Вся кровь прихлынула к голове. Я ухватил Йонаса обеими руками за ремень и сбросил с нар. Не успел он очухаться, как я ткнул его в спину револьвером и, взведя курок, приказал: