О хлебе, любви и винтовке

— Трусость с возрастом не проходит. Смелость видна еще в младенчестве.

Может быть, старик прав. Может быть, я и вправду трус? Но первый шаг уже сделан. Я поборю себя. Во что бы то ни стало! Еще, милый папочка, будешь удивляться, как это у такого отца, в семье Гайгаласов появился орел! Для этого я и сижу здесь. Для этого я и чекистом стал».

Из хлева вышли женщины, заложили дверь на щеколду.

«Бывает, что и храбрецы завидуют таким вот бабенкам, — думал Арунас. — Придут они в дом, сядут у теплой печки, вытянут к огню ноги… Эх, лучше уж не думать».

7

Проводив женщин взглядом, Альгис отодвинулся от окошка, по-извозчичьи похлопал руками, присел несколько раз. Закурил. Закуривая, заметил, что время приближается к восьми.

«До ведьмовского шабаша еще далеко. Можно спокойно поужинать. — Он порылся в вещевом мешке, вытащил несколько сухарей, смерзшихся в камень, но до того вкусных, что могли соперничать с любыми лакомствами. — Для солдата пшеничный сухарь — изобретение, равное пороху. Без сухарей войны оканчивались бы, не успев начаться. Солдатская радость — пшеничные сухари: с собой носить удобно и сытные, духовитые, легкие». Альгис весело впился зубами в сухарь, откусил кусочек и, разжевывая, мысленно запел:

Эх, солдатушка-солдат,
Что ты ел на завтрак?..

«А что может есть солдат? Сухари. В свертке, что дала в дорогу мама, тоже были сухари. Но то были сухари не простые, а «фирменные» — политые жиром, смоченные солоноватой водой и опять подсушенные. Вкуснотища! Наслаждался всю дорогу, до самого Рамучяй.

Уездный город стоял на берегу Нямунаса, спускаясь к реке крутыми уступами, с которых открывался красивый вид на излучину и поросший лесом правый берег.

Разыскал комитет комсомола, представился Валанчюсу.

— Вам в помощь. — Подал документы и характеристики.

Пятрас долго обнимал меня, расспрашивал, сам рассказывал, ласково хлопал по плечу и снова спрашивал. Его интересовало все. Наконец он вспомнил о своих обязанностях.

— На всякий случай зайдем к «самому». Такой уж у нас порядок — нужно почитать.

И потащил меня, тип эдакий. Подтолкнул вперед, представил, положил на стол документы. Я стоял — и делать нечего — пялился на Гайгаласа. Обвислые жирные щеки, каменное выражение лица.

Когда я писал ему об Арунасе, то представлял совсем иным. Революционер-подпольщик. Подпольщики в книгах изображались с лицами аскетическими, суровыми, с ниспадающими на лоб непокорными волосами, сверкающими глазами, решительным взглядом… А тут какой-то вялый, тучный, лысый, вокруг шеи замотан не то шарф, не то полотенце…

— Значит, Бичюс? Альгис? Так-так… По собственному желанию или по призыву?

— По призыву.

— Значит, сын Пятраса?.. При выполнении поручений партии колебаний не было?

— Еще не было.

— Ага! Так значит — Альгис Бичюс, сын Пятраса? Понаписано, понаписано… «Сознательный… инициативный…» Но все же надо было призвать… Ага!.. Пусть идет!

Валанчюс кивнул в сторону двери. Я вышел в коридор. Не понравилась мне эта процедура. Зашагал из угла в угол.

— Ишь, как маятник! Не маячь, — предупредил меня дежурный, сидевший за небольшим столиком.

— А что, в глазах рябит?

— Слава богу, насмотрелся. Хоть на стену лезь, ничего не изменится.

Не оставалось ничего другого, как предложить ему папиросу. Он взял, но протянул мне свои. Закурили.

— Надолго?

— Сколько держать будете.

— Тогда садись, начинай привыкать.

Раздался резкий звонок. Дежурный вскочил, открыл дверь.

— Пусть войдет!

Валанчюс был чем-то взволнован, щеки его покраснели.

— Поскольку ты способнее других и умнее всех, мы решили тебя направить в Дегесяй. Далековато. Двадцать шесть километров. Вокруг леса. Речушка есть. Курортная местность. Согласен? — глядя сквозь меня, спросил Гайгалас-старший.

— Мне безразлично, — ответил я равнодушно.

— Похвально, похвально… Волость там трудная.

— Любая работа трудна, если ее честно выполнять.

— Верно, верно… Как там мой сын?

— Ничего. На отца похож, — сам не знаю, как дернуло меня за язык.

— Еще бы, как-никак Гайгалас он! Всего доброго.

— До свидания.

Валанчюс вернул мне бумаги, что-то писал, потом бегал подписывать, ставить печать, звонил уполномоченному и все время говорил:

— Лягнул все-таки его, храбрец. Но учти, он может ногу оттяпать. В толк не возьму, что он против тебя имеет? Глянул чертом и втянул голову в плечи!.

Я в ответ рассмеялся: Гайгалас-старший с его торчащей из шарфа-полотенца головой действительно смахивал на старую черепаху.

— Гайгалас — раб бумажки. А в твои едва заглянул. Нелегкую волость ты получил. Самую что ни есть бандитскую берлогу. Но не унывай. Начальник там — мировой. Старый чекист, работал в уезде, но срезался с Гайгаласом и ушел туда. Капитан. Словом, договоритесь… А теперь — ко мне. Деревенским скиландисом[22], огурцами с медом угощу.

— Так ведь еще не время обедать.

— Ничего. Мы свое отсидим. Как заведет Гайгалас церемонию протирания штанов, так до утра, что окороки, в дыму коптимся.

Не успел парень накрыть на стол, прибежал давешний дежурный, вызвал на экстренное заседание.