О хлебе, любви и винтовке

— Ты угощайся, не зевай. Я быстренько… Знаешь, я хотел тебя оставить в уезде вторым, да Гайгалас не согласился. Говорит, нужно проверить, насколько правильны твои характеристики. Не натрепал ли чего-нибудь Арунас?

— О нем я сам писал старику.

— Ругал, конечно?

— Он того заслуживал.

— Теперь мне все ясно… Счастье, что не он, а я твой непосредственный начальник. Дождись меня, обязательно. Книги пока полистай.

Я ходил по комнате, осматривал все, словно готовился к обыску. А голова была занята совсем другим.

«Неужели подпольщик может мстить за правду? Всякие, конечно, встречаются. Но другие как такого терпят рядом с собой? Одно бы словечко где следует сказать, и он бы, как дым, испарился. Видно, окружил себя разными…» Взгляд случайно упал на старинные часы. Половина первого. Двадцать шесть километров. По шести в час — еще до заката буду на месте.

Я скатал шинель, перекинул через плечо, написал Валанчюсу записку и ушел.

Первые километры показались мне приятными. Шоссе было пустынно. В полях кое-где работали люди. Теплынь, на небе ни облачка. На обочинах ни указателей, ни километровых столбов. Так что на каждом перекрестке приходилось спрашивать. Вскоре показался лес.

Словно мираж, синела его зубчатая лента. Я шел к нему, а он отодвигался от меня. Потом ленты появились с обеих сторон и даже за спиной. Я шел и шел, но лес не подпускал к себе. Наконец добрался. У самой стены леса остановился передохнуть. Меня нагнал крестьянин в телеге.

— Далече?

— В Дегесяй.

— О-хо-хо! — Он придержал лошадь и скомандовал: — Залазь! Подвезу чуток.

Повторять не пришлось. Закурили. Врачи говорят, курить вредно. Может быть. Но как это иногда необходимо в жизни. До чего папиросный дымок сближает мужчин. Покурили молча разок-другой, глядишь, человек стал ближе, вроде познакомились. И разговор находится.

— Казенные? — спросил крестьянин.

— Покупные. Угощайся.

Лошадь цокала копытами, лениво переваливаясь с ноги на ногу, покачивала широким крупом, изредка отфыркивалась от дорожной пыли.

— Один?

— Вдвоем, — похлопал я по автомату.

— О-хо-хо, — вздохнул возница, дернул вожжами и сказал в пространство: — Зря ты напросился в деревню… — Помолчал, о чем-то раздумывая, и немного погодя непонятно добавил: — Хотя теперь время пустое — послеобеденный отдых.

Возле придорожного креста на развилке крестьянин ссадил меня, сам повернул налево. Я остался в лесу один. Сейчас даже дрожь пробирает, как вспомню. А тогда все казалось изумительно красивым и романтичным. До этого я никогда еще не ходил один по настоящему лесу.

Подбадривая себя, принялся насвистывать. Вокруг все пело, звенело, откликалось, звучало на разные голоса. Я сошел с дороги на мягкую, поросшую мхом обочину. Все дальше шел, очарованный неописуемой красотой. В просветы деревьев ослепительно улыбалось солнце.

Решив, что половина пути пройдена, я расстегнул шинель и прилег отдохнуть. Черника так и просилась в рот. Наелся вдоволь, подремал и опять в дорогу. На опушке леса увидел покосившийся, простреленный столб с немецкой надписью «Degesen — 16 kl». Разочарованный, я в сердцах оторвал доску и зашвырнул за канаву. Но шаг ускорил.

Миновав большое поле, снова вошел в лес. За лесом — деревня. Убогая лавчонка. Даже спичек нет, лишь несколько свертков ситца. И тот только за яички и сало. Я спросил у продавца напиться.

— Скоро и воду будут по карточкам выдавать, — он подал мне сделанную из консервной банки кружку.

— До Дегесяй далеко?

— Десять. Отслужил?

— Почти.

— Сидел бы в городе. Для таких, как ты, там все в первую очередь.

— Скажешь тоже, в первую… Спасибо за угощенье.

Как углубился я в лес, так и шел по тени все десять километров, до самых Дегесяй. За опушкой открылись домишки местечка. Немного поодаль в небесную синь вонзался острый шпиль кирпичного костела.

«Чтоб удобнее было с боженькой разговаривать», — вспомнил я наивные слова бабушки и зашагал по узкому дощатому тротуару. У каменного здания волисполкома меня задержал часовой.

— Откуда?

— Из Рамучяй.

— Один? Сейчас притопал?

— Нет, позавчера, впятером…

— Что нужно?

— Капитана Намаюнаса.

— Третий дом по правую руку.

Вот и весь разговор. Мужчина моего роста, но в плечах вдвое шире. Суровое, обросшее щетиной лицо. Пилотка — словно ею сапоги чистили. Гимнастерка новая. Брюки из домотканого холста. Немецкие сапоги с широкими голенищами. А руки! Кулаки — только сваи забивать. У пояса гранаты. Если бы не гранаты, можно было подумать, что воскрес один из героев лесной вольницы.

— Ну, чего глаза пялишь?

— Нравишься.

— Давай проходи.

Неподалеку, на пыльной немощеной улочке — деревянная караульная будка. Рядом с ней — столб. На нем перекладина, словно для виселицы, под перекладиной качается кусок рельса. К столбу прислонен кузнечный молот.

— Чего отираешься? — поинтересовался караульный.

— Познакомиться хочу. Альгис Бичюс.

— Скажите на милость, какой президент выискался…

Солнце золотило жестяную крышу костела, сверкало в стеклах окон. Потом, уставшее за день, скрылось. Намаюнас прочел мои бумаги, оглядел с головы до ног и по-русски спросил:

— Пешком?

— Как видите.

— Один?