О, мед воспоминаний

В книжке „Муки-Маки" изображена разрисованная печь: это я старалась. Мне

хотелось, чтобы походило на старинные изразцы. Видно, это и пленило проходившего

как-то мимо нашей открытой двери жильца нашего дома — наборщика.

— У вас очень уютно, как в пещере, — сказал он и попросил поехать с ним в

магазин и помочь ему выбрать обои для комнаты. Я согласилась. Михаил Афанасьевич

только ухмылялся. В Пассаже нам показывали хорошие образцы, гладкие, добротные,

но мой спутник приуныл

63

и погрузился уже в самостоятельное созерцание развешанных по стенам

образчиков. И вдруг лицо его просветлело.

— Я нашел, — сказал он, сияя. — Вы уж извините. Мне как страстному рыболову

приятно посмотреть: тут вода нарисована! И правда, в воде стояли голенастые цапли. В

клюве каждая держала по лягушке.

— Хоть бы они рыбу ели, а то ведь лягушек, — слабо возразила я.

33

— Это все равно — зато вода. Потом М.А. надо мной подтрунивал: „Контакт

интеллигенции с рабочим классом не состоялся: разошлись на эстетической платформе,"

— шутил он.

Никаких писателей у нас в Левшинском переулке не помню, кроме Валентина

Петровича Катаева, который пришел раз за котенком. Больше он у нас никогда не бывал

ни в Левшинском, ни на Б. Пироговской. Когда-то они с М.А. дружили, но жизнь развела их

в разные стороны. Вспоминаю бывавшего в тот период небольшого элегантного крепыша

режиссера Леонида Васильевича Баратова и артиста театра Корша Блюменталь-

Тамарина, говоруна и рассказчика — впрочем, черты эти характерны почти для всех

актеров...

К обычному составу нашей компании прибавились две сестры Гинзбург. Светлая и

темная, старшая и младшая, Роза и Зинаида. Старшая, хирург, была красивая женщина,

но не библейской красотой, как можно было бы предположить по имени и фамилии.

Наоборот: нос скорее тупенький, глаза светлые, волосы русые, слегка, самую малость,

волнистые... Она приехала из Парижа. Я помню ее на одном из вечеров, элегантно

одетую, с нитками жемчуга вокруг шеи, по моде тех лет. Все наши мужчины без

исключения ухаживали за ней. Всем без исключения одинаково приветливо улыбалась

она в ответ.

Обе сестры были очень общительны. Они следили за литературой,

интересовались театром. Мы не раз бывали у них в уютном доме в Несвижском переулке.

Как-то раз Роза Львовна сказала, что ее приятель-хирург, которого она ласково назвала

„Мышка", сообщил ей, что у его родственника-арендатора сдается квартира из трех

64

комнат. Михаил Афанасьевич ухватился за эту мысль, съездил на Большую

Пироговскую, договорился с арендатором, вернее, с его женой, которая заправляла

всеми делами. И вот надо переезжать.

Наступил заключительный этап нашей совместной жизни: мы вьем наше

последнее гнездо...

65

ПОСЛЕДНЕЕ ГНЕЗДО

В древние времена из Кремля по прямой улице мимо Девичья Поля ехали в

Новодевичий монастырь тяжелые царские колымаги летом, а зимой расписные возки. Не

случайно улица называлась Большая Царицынская...

Если выйти из нашего дома и оглянуться налево, увидишь стройную шестиярусную

колокольню и очертания монастыря. Необыкновенно красивое место. Пожалуй, одно из

лучших в Москве.

Наш дом (теперь Большая Пироговская, 35-а) — особняк купцов Решетниковых,

для приведения в порядок отданный в аренду архитектору Стую. В верхнем этаже —

покои бывших хозяев. Там быца молельня Распутина, а сейчас живет застройщик-

архитектор с женой.

В наш первый этаж надо спуститься на две ступеньки. Из столовой, наоборот, надо

подняться на две ступеньки, чтобы попасть через дубовую дверь в кабинет Михаила

Афанасьевича. Дверь эта очень красива, темного дуба, резная. Ручка — бронзовая

птичья лапа, в когтях держащая шар... Перед входом в кабинет образовалась

площадочка. Мы любим это своеобразное возвышение. Иногда в шарадах оно служит

просцениумом, иногда мы просто сидим на ступеньках как на завалинке. Когда мы

въезжали, кабинет был еще маленький. Позже сосед взял отступного и уехал, а мы

34

сломали стену и расширили комнату М.А. метров на восемь плюс темная клетушка для

сундуков, чемоданов, лыж.

Моя комната узкая и небольшая: кровать, рядом с ней маленький столик, в углу

туалет, перед ним стул. Это все. Мы верны себе: Макин кабинет синий. Столовая желтая.

Моя комната — белая. Кухня маленькая. Ванная побольше.

С нами переехала тахта, письменный стол — верный спутник М.А., за которым

написаны почти все его произведения, и несколько стульев. Два экзотических кресла, о

которых я упоминала раньше, кому-то подарили. Остальную мебель, временно

украшавшую наше жилище, вернули

67

ее законному владельцу Сереже Топленинову. У нас осталась только подаренная