О, мед воспоминаний

— Какое литературное произведение, по-твоему, лучше всего написано?

Я ответила: „Тамань" Лермонтова." Он сказал: „Вот и Антон Павлович так считает".

И тут же назвал письмо Чехова, где это сказано. Теперь-то, вспоминая, я вижу, как он

вообще много знал. К тому же память у него была превосходная...

Мне было очень приятно, когда позже к нам на Пироговскую приехала Мария

Павловна Чехова. Было в ней что-то необыкновенно простое и привлекательное...

1928 год. Апрель. Неуверенная серая московская весна. Незаметно даже, набухли

ли на деревьях почки или нет. И вдруг Михаилу Афанасьевичу загорелось ехать на юг,

сначала в Тифлис, а потом через Батум на Зеленый Мыс. Мы выехали 21 апреля днем в

международном вагоне, где, по словам Маки, он особенно хорошо отдыхает.

Промелькнули подмосковные леса, пронеслись унылые средне-русские равнины.

Становилось теплее. Наш вагон почти пустой: еще не сезон. С нами едет поэт Николай

Асеев. Одно купе занимает артистка Камерного театра Назарова, бело-розовая женщина-

дитя и с ней военный. Он в галифе, в сапогах, но в пижаме, из-под которой неуклюже и

некрасиво торчит наган. Обычно пассажиры знакомятся быстро, от нечего делать

беседуют долго и иногда интересно, но у нас все молчат. Асеев издали раскланялся с

Булгаковым. За трое суток с „хвостиком" он перекинулся со мной всего несколькими

фразами...

Какой сладостный переход от заснеженных полей к солнцу, зеленой траве и

тюльпанам! Уж не знаю, по какой причине мы остановились прямо в поле... Все высыпали

из вагонов, боязливо оглядываясь на поезд: не подведет ли. Захмелевшие от весеннего

воздуха, возвращались мы по своим местам.

75

24 апреля — Тифлис. На вокзале нас встретила знакомая М.А. еще по

Владикавказу — Ольга Казимировна Туркул, небольшая, русая, скромная женщина. Она

предоставила нам ночлег на первую ночь. На другой день мы уже перебрались в

гостиницу „Ориант" на проспект Руставели. Поздним вечером город очень красив и

загадочен. Слегка вырисовываются темные силуэты гор, и какими-то особенными кажутся

огоньки фонарей — блестки на черном бархате.

39

Тепло. Спим с открытыми окнами. Хожу в одном платье, что здесь не принято до 1-

го мая. Так объяснила мне О.К.Туркул. Предполагалось, что М.А. будет вести переговоры

с Русским драматическим театром о постановке „Зойкиной квартиры".

Встреча с директором театра состоялась. Помню его внешность и лицо жены,

актрисы на главных ролях. Их двое, к ним присоединились актеры театра, и мы, в общем

человек восемь, все направились в подвальчик, в ресторан с заманчивым названием

„Симпатия". Тускло-золотистые стены были расписаны портретами: Пушкин, Лермонтов,

Горкий (так и написано), все в медальонах из виноградных гроздьев и все на одно лицо

сильно грузинского типа. За стойкой, заставленной национальными закусками,

приправленными тархуном, киндзой, праси (это лук-порей), цицматом (особый сорт

салата), стоял такой же черноусый грузин, как Пушкин, Лермонтов, Горкий.

Застолье длилось часов пять. Тост следовал за тостом. Только и слышалось

„алаверды к вам, алаверды к вам". Был момент, когда за соседним столом внезапно

разгорелась ссора: двое вскочили, что-то гортанно крича, сбросили пиджаки на край

маленького водоема, где плавали любимые грузинские рыбки и... я закрыла глаза, чтобы

не видеть поножовщины, а когда открыла их, они оба сидели за столом и мирно чокались

своим излюбленным кахетинским...

Купаемся в солнце. Купаемся в серных банях. Ходили через Верийский спуск в

старый город, в Закурье. А Кура быстрая и желтая. Уж в ней-то ни капельки не хочется

искупаться. То висячий балкон, то каменные сту-

76

пени крутой, карабкающейся на гору лестницы вдруг остро напомнят мне

Константинополь...

Наше пребывание в Тифлисе чуть не омрачилось одним происшествием. Как-то

уже к вечеру О.К.Туркул пришла за нами звать в кино. М.А. отказался, сказал, что

приляжет отдохнуть (он всегда спал после обеда, хотя уверял со своей милой

покупающей улыбкой, что он не спит, а „обдумывает" новое произведение). Я ушла в кино

и ключ от номера взяла с собой, заперев собирающегося спать Маку... Что-то мы с O.K.

немного задержались, и, когда подходили к „Орианту", я поняла: что-то произошло.

Пароконные извозчики, стоявшие вереницей у гостиницы, весело перекликались и

поглядывали на одно из окон. До предела высунувшийся из окна взъерошенный М.А.,

увидев меня, крикнул на весь проспект Руставели:

— Я не ожидал от тебя этого, Любаша!

Внизу, в вестибюле, на меня накинулся грузин-коридорный:

— Зачэм ушла? Зачэм ключ унесла? Он такой злой, такой злой. Ключ трэбует...

Ногами стучит.

— Так неужели второго ключа у вас нет?

— Второго нэт...