О моей жизни

Откликнувшись на просьбу клира и пожелания верующих и сплетя воедино все обстоятельства, я заявил, что убийц того аристократа, их соучастников в этом преступлении и единомышленников, включая их защитников и укрывателей, епископу Губерту, повторно освящавшему собор, следует отлучить от церкви. И когда их отлучение было одобрено всеми нами, церковь наконец была полностью очищена. Тем временем известие об анафеме достигло ушей архидиаконов и аристократов, изгнанных из города. Из-за прочитанной проповеди и провозглашённого отлучения все нечестивцы обратили свою ненависть против меня. Особенно взбесился архидиакон Гальтерий. Гром грохотал поистине ужасно, но, по воле Божьей, без единой молнии. Хоть втайне они были против меня, но в открытую продолжали выказывать уважение. Теперь же позвольте мне вернуться к тому, от чего я отвлёкся.

Господин епископ вернулся из Рима, вооружённый папскими буллами и рескриптами. Поскольку король не сомневался, что епископ причастен к убийству Жерара, хоть и рассчитывал избежать ответственности под видом отъезда, он приказал, чтобы из епископского дворца забрали зерно, вино и мясо[415]. Ещё будучи в Риме, епископ узнал о разграблении дворца и о его причине. Поэтому он послал письма к королю, постановившему, что его следует отлучить от кафедры и лишить имущества, к своим сторонникам-епископам и аббатам своего и чужих диоцезов. Как уже было сказано, мост через Элетт служил границей между епархиями Лана и Суассона, и те архидиаконы и аристократы, которых мы только что отлучили от церкви, поспешили встретить его в месте, где его нога впервые ступила на землю диоцеза. Его приветствовали столь радостными поцелуями и объятьями, что он не соизволил нанести визит в собор Нотр-Дам, в котором мы проводили службы по воле Божьей, хотя он был главным собором в его епархии, а вместо этого долго разговаривал с теми, кого считал наиболее преданными людьми. Вместе со всеми приспешниками он поселился в Куси.

Так как я опасался подобного поведения его сторонников, то, узнав об этом, всецело воздержался от того, чтобы встретиться и поприветствовать его. Через три дня, если я не ошибаюсь, распиравшее его изнутри бешенство в мой адрес (ибо его приспешники подверглись резким нападкам с моей стороны в связи с вышеописанными событиями), казалось, утихло, никак не проявляясь внешне, и он повелел мне явиться к нему. Представ перед ним и увидев, что дом его полон изгоев и убийц, я взбесился. Он обвинил меня в попытке отлучить и его, предъявляя папские письма. Я пообещал помочь, чем смогу, но Ты видишь, Боже, что я сделал это притворно, не от чистого сердца. Ибо я видел, что он действительно состоял в порочной связи с теми, кого исторгла его собственная церковь и кто так осквернил её, поскольку рядом с ним сидел Ангерран де Куси, нежно любимый графиней, собственным языком наточившей мечи двух убийц за день до гибели Жерара. Поскольку его изгнали из города по приказу короля, он с крайне неосторожной наглостью пригрозил вернуться туда при поддержке оставшихся в городе рыцарей и заявил, что для этого соберёт армию, какой не было и у Цезаря. И действительно он собрал отряд рыцарей, потратив большую сумму нечестно добытых денег, но, как обычно бывало с ним, ничего не достиг. В итоге, не добившись ничего, кроме насмешек со стороны многочисленных сторонников, при помощи посредников и огромной взятки он заключил соглашение с королём Людовиком[416], сыном короля Филиппа, касательно себя и соучастников убийства Жерара, то есть, городских аристократов и обоих архидиаконов.

Вернувшись в город, он созвал собор в Сен-Николя-о-Буа[417] и во время мессы, которую служил там, заявил, что собирается отлучить от церкви тех, кто конфисковал имущество заговорщиков, когда тех изгнали из города после убийства Жерара. Когда я услышал эти слова, то шепнул на ухо сидевшему рядом моему единомышленнику-аббату: «Послушайте, но это нелепо. Ему следовало бы отлучить тех, кто осквернил церковь ужасным преступлением, тогда как он мстит тем, кто просто наказал убийц». Епископ опасался людей с чистой совестью, и увидев, что я что-то бормочу, подумал, что речь идёт о нём. «Что вы говорите, господин аббат?» — спросил он. Но тут архидиакон Гальтерий выступил вперёд и, не дожидаясь разрешения, произнёс: «Продолжайте, господин, что вы начали. Господин аббат говорит о другом».