О первых началах

29. Всегда пытаясь воспарить к горнему[223] в поисках более всего неделимого, мы каким-то образом ощущаем его и в раздельности принадлежащего к одному виду; по крайней мере, при совокупном его восприятии мы пренебрегаем этой раздельностью, сами, пожалуй, этого не осознавая: в нас пробуждается некий след совокупного мышления, причем так, как будто вдруг зажигается свет истины, словно произошедший от трущихся друг о друга палочек для добывания огня[224]. В самом деле, понятия, относящиеся к разделенному, соединяясь вместе и открываясь друг для друга на вершине, склоняющейся в одно и то же время к однообразному и простому, достигают своего завершения словно в некоем сплочении, подобно тому как и в центре круга сливаются пределы множества обращенных к нему от периметра прямых. При этом в нас — пусть обычно мы и видим раздробленность,— когда мы обращаемся к неделимому, прежде созерцания соответствующего эйдоса пробуждается некий след знания: пока центр остается невидимым, некое смутное его подобие представляет собой единение круга с его серединой, причем мыслится оно на равных основаниях во всех направлениях[225]. Точно так же мы восходим и к сущему: сперва мы представляем себе отдельный вид, который на самом-то деле известен нам как разделенный на части, и не просто как неделимый, но как объединенный, причем мы собираем в этом отдельном виде воедино множество предметов (если вообще есть необходимость об этом упоминать), а затем уже объединяем все видовое разнообразие и отказываемся от собственных признаков каждого вида. Например, множество видов воды мы представляем себе как единую воду, в таковом качестве неописуемую,— разве лишь в том плане, что мы мыслим в качестве единой воды не объединение всех ее видов, а нечто, предшествующее всем этим самым ее видам как предшествующий определенным водам эйдос воды[226]. Следовательно, тем же самым путем мы восходим и к единому, собирая сперва все вместе, а затем отказываясь от собранного в пользу всеохватности единого, в своей простоте превосходящей даже подобное соединение.

6.6. Приближение к единому в единении с ним

Так что же, стало быть, совершая восхождение, мы встречаемся с ним как с познаваемым? Или же, наоборот, попытавшись встретиться с ним, мы приходим к непознаваемости? Пожалуй, верно и то и другое. Ведь мы направляемся на встречу с ним издалека — так, словно оно познаваемо, а после того как мы, прибыв издалека, соединимся с ним[227], превзойдя в едином познаваемое для нас, мы соприкоснемся с бытием единым, то есть с бытием непознаваемым вместо познаваемого. Итак, последнее действие происходит как превышающее знание соприкосновение единого с единым, а первое — как прикосновение познающего к познаваемому.

Далее, разве единое как только единое будет познаваемым? В смысле <научного> знания оно непознаваемо, как не является познаваемым и вышеописанным способом — при помощи незаконнорожденного умозаключения, посредством которого мы познаем материю, хотя на самом деле она непознаваема. Действительно, познаваемое есть некий эйдос или некое сущее, материя же оказывается чем-то не-сущим и безвидным. Итак, подобно тому как про искривленное говорят, сравнивая его С прямым, мы выдвигаем предположения относительно непознаваемого на основании познаваемого, ибо и такой путь знания имеет право на существование. Следовательно, единое познаваемо не в той мере, в какой оно ожидает приближающегося к нему знания, а в той, в которой пред стает как познаваемое издалека, чем и закладывает основы собственного познания. Но чем ближе подходит к нему знание, тем более последнее, в отличие от знания о любом другом предмете, осознает, сколь близко подошло к нему, при том, что при посредстве единого знание, наоборот, менее всего освобождается от незнания. Естественно, поскольку, как было сказано выше, знание испытывает особую нужду в разделении, а вблизи единого раздельность превращается в единство, оно в этом случае растворяется в незнании[228]. Чего-то похожего требует и аналогия, принадлежащая Платону. Ведь когда мы пытаемся увидеть Солнце, на первых порах, конечно же, издали мы видим его; однако чем дольше мы смотрим на него, тем менее видим его, а в конце концов мы уже вообще не видим ни его, ни чего-либо иного[229]: когда зрение обращается против света, оно созерцает свет-в-себе.

6.7. Единое таинственно благодаря неизреченному