О первых началах

Впрочем, если бы подобное составное пребывало бы в едином, как в уме заключаются объединенное и разделенное в нем[434], то разве не возник бы из этих двух частей единый ум, причем так же, как образуется объединенное, изгоняющее за свои пределы разделенное. Ведь, похоже, подобное ему является чем-то промежуточным между двумя — как бы составленным из стихий, существующим прежде них и составным по отношению к причинствующему и к причинно обусловленному, между которыми нет ничего общего по их сущности и связь между которыми создает лишь их взаимное расположение[435], тем не менее переходящее с причинствующего на причинно обусловленное; при этом ум состоит из двух целостных по природе плером — объединенного и разделенного, поскольку целое есть ум, названное же — это не противостоящие друг другу ряды его частей, а плеромы, возникающие одна на основании другой в таком же соотношении, в каком небо находится с поднебесным местом. Ведь возникшее раньше — благодаря обособленной причине — всегда производит дополнительное разделение и образует по этой причине вторую плерому, и все равно составленное из них оказывается сложным и как таковое — целым, части же ему потусторонни, пусть они и полностью включены в целое. Ибо и в космосе существуют две наиболее важные в смысле видообразования части: небо и все поднебесное, то есть все то, что бессмертно, и все то, что смертно, коль скоро даже материальный космос слит из трех материальных космосов[436], соотносящихся с целым как части[437].

Пожалуй, названное не будет еще ни сложным, ни целым; оно также не состоит ни из стихий, ни из частей — это как бы цепь, некий выход за свои пределы, в нисхождении проходящий состояния первого, промежуточного и последнего; он обладает неким явным и целостным устройством, причем, разумеется, не таким, какое имеет целостность по отношению к частям, и не таким, какое присуще смешанному в соотнесенности с его стихиями, а, как было сказано, тем, которое соответствует всегдашнему природному родству второго и того, что идет впереди, и взаимной связи появляющегося с тем, что его производит на свет. Не правда ли, подобный выход за свои пределы еще не явлен в первом смешанном, поскольку оно есть первое, причем еще не совершившее нисхождения к первой и второй плеромам? Впрочем, конечно же, в этом случае само первое окажется смешанным и равным образом смешанным будет и второе. В самом деле, в уме и то и другое есть смешанное, поскольку он сам есть смешение смешанного; высшее же смешанное — наипростейшее из всего. Потому скорее всего только кажется, будто оно смешано из стихий. Ведь такое смешение не тождественно составлению из частей, ибо раздельность последних значительно больше, поскольку они находятся на каком-то расстоянии друг от друга, стихии же более всего стремятся соединиться и как бы слиться между собой, при том, что своеобразие каждой из них в смешанном не проявляется, подобно тому как виды совершают обратное и каждый из них описывает сам себя в согласии с собственной формой. Части же занимают промежуточное положение, поскольку они разделены в частностях и потому именно называются частями; однако они тщатся уничтожить раздельность в своей устремленности к целому[438]. Таким образом, по самому своему смыслу виды появились в третьем чине умопостигаемого, части — в среднем, а стихии — в высшем, в котором, в согласии с истиной, ни у чего не выделяется ничего собственного, но все поглощено одним только единством смешанного, поскольку даже множество стихий некоторым образом не разделено там на вот эту стихию и вон ту,— в этом случае в полностью объединенном вследствие простоты первого смешанного лишь как бы воображается некий вид множества. Действительно, это только нечто многое, но не определенные предметы, пребывающие во множестве, подобно тому как едина вода, которую можно разделить многими способами. Вот каково там множество, которое все равно слитно и скрыто в единстве.