О первых началах

Однако если объединенное есть сущее,— причем соотносятся они двояким образом: выступают либо как единичное, если вследствие своего собственного своеобразия сущее оказывается также и объединенным, либо как то, что само по себе и в соответствии с собственной ипостасью пребывает и сущим, и объединенным,— то возникает вопрос: что же отличает каждое из них от другого? В самом деле, чем будет отличаться первое объединенное от того же первого объединенного, но как единичное от сущностного? Каким образом объединенное будет присутствовать в своем наличном бытии, если объединенным называется единое, обладающее свойствами, а сверхсущностное единое ими отнюдь не обладает, стремится быть лишь самим единым?[477] Пожалуй, здесь имеет место нечто, подобное телесной двойственности: одно тело — это то, которое разделено на три части[478], другое же — совершенно нераздельное и бестелесное, но, как парадигматическое своеобразие, являющееся телом. В аналогичном положении находится душа: одна — это та, которая называется первым становлением, а другая — оказывающаяся умом и богом и соответствующая именно этому своеобразию[479]. Точно так же и парадигма — например, прекрасное-в-себе и справедливое-в-себе,— либо некие умной эйдос и сущность, либо предвосхищение, заключенное в боге и сам бог, как говорит Парменид[480]; последние есть не какая бы то ни было сущность, а сверхсущностное единое, и все равно прекрасное и справедливое оказывается единичным, предшествующим эйдетическому. Тогда всеобщий ум, с одной стороны, будет сущностью, а с другой — генадой, представляющей ум как некое отличительное свойство, и то же самое относится к жизни. Следовательно, в данном случае есть и сущее, и объединенное: одно будет единичным, а другое — сущностным, но оба они оказываются чем-то смешанным и состоят из многого; такое смешанное — всего лишь своеобразие, и в сходном положении находится то, что состоит из многого. Ведь оно существует отнюдь не потому, что в данном случае имеются многие вещи, — ибо есть только единое, но единое как своеобразие множественного[481]. Единично даже само множество, поскольку единое во всяком числе — это триадическое единое[482], а не единое как таковое, конечно же гораздо более простое, чем числовое единое. Так как множество проще числа в силу самого способа своего возникновения (коль скоро число составляется из многих монад, а множество — из генад, монада же есть множественное порождение генады[483]), если бы мы приняли монаду и соответствующее ей число за эйдетические, то объединенное на самом деле оказалось бы множеством, множественными вещами в нем и смешанным всего лишь как своеобразие; подобное единое оказывается третьим по сравнению с первым и в силу этого выступает как триада и потому предстает как смешанное. Сущее же и само по себе, и по ипостаси является объединенным, и множество вещей в нем разделено,— если не как число, то, по крайней мере, как само множество; пожалуй, это имеет место даже в том случае, когда оно не рассеяно, а по природе слито в себе и безыскусно объединено[484].

Однако если соответствующее многое некоторым образом мыслится как совокупность отдельных вещей, то чем будет каждая последняя? Ведь не монада же она, по своему определению пребывающая в единственном числе, будучи в некотором отношении титанической[485]. Кроме того, каждая вещь из таких многих желает быть не просто отдельной вещью, но также и всеми остальными, вернее, вместо всех их — единым, причем вобравшим в себя все. Ведь данные вещи оказываются первыми фрагментами (κέρματα) единого[486] и потому объемлются единством и прежде разделения, если позволено так сказать, срастаются между собой; в самом деле, они лишь страдают муками родов раздельности. Таково при этом всеобщее разделение высшего многого[487].

Стало быть, не есть ли оно пока еще единое? И, значит, в некотором смысле не объединенное? Нет: это или само объединенное, или родовая мука единого в разделении, и, похоже, не что иное, как единое, беременное многим и потому покинувшее пределы единого.

И что же? Все в высшем многом есть объединенное? Впрочем, у этого объединенного еще не возникло расчлененности, ибо оно должно идти впереди того, что выделилось вслед за ним; таким образом, соответствующая отдельная вещь — единое, и если это так, то она — совершенное единое, а вовсе не объединенное[488], так как даже множество математических точек не является линией[489]. Вообще же, это единое оказывается или самосовершенным, или несовершенным. Однако если имеет место последний случай, то каким образом и из-за чего там возникло несовершенство? Если же верно первое, то почему, в то время как богов множество, третье в качестве сущего прославляется как единый бог? И почему сущее предстает в виде множества сущностей, невзирая на то, что мы утверждаем, будто оно, конечно же, является всем в нерасторжимости?