О первых началах

Что же, и объединенное есть стихия? Я говорю — нет, ибо таковым не является ни движущееся, ни покоящееся, поскольку, признав это, мы, конечно, удвоили бы их. В самом деле, целому необходимо давать название в соответствии с привходящим от каждой из его частей свойством, представить же стихии как свойства — это все равно что назвать сопричастность наличным бытием. К тому же в таком случае мы ушли бы в бесконечность, так как всякое наличное бытие связано с некой сопричастностью, принадлежащей тому, что в нем участвует. Кроме того, тогда целое и части станут стихиями и потому окажутся противоположными друг другу[462]. Что же касается смешанного из них, то в качестве частей оно расчленено, а как целое бесчастно. Бесчастным же я называю такое целое, которое нельзя поделить на части. Однако смешанное в этом случае рассматривается как каждая из соединенных в нем отдельностей. На самом же деле нерасторжимое всегда предшествует разделенному, а слияние всего — его раздельности; вершина же самого отдельного — это та полнота, из которой появляется все остальное. Действительно, именно в этом смысле мы и считали объединенное единой вершиной всего, всеполной природой и единой всеприродностью, которую мы сейчас и исследуем на предмет того, называть ли ее сущим.

2. Как следует воспринимать объединенное?

Конечно, такое название — не то имя для всего подобного, которое соответствует истине, так же как и не умозрительное представление о разделенном, поскольку все те имена, которые применяются к нему, относятся к раздельности, причем во всех смыслах эйдетической[463]; высшее же объединенное будет совершенно нерасторжимым, и ему в его единственности необходимо пронизывать все как единое. Итак, в каком отношении для объяснения и обозначения пребывающей всем и предшествующей всему единой и объединенной простоты будет достаточно приведенных узкосвоеобразных имен и соответствующих им мысленных образов? Да ведь все то, для чего мы не имеем общего имени и с чем не связываем никакого совокупного и целостного мысленного образа, относящегося к обособленным видам, и — как самого последнего — всего в целом, мы едва ли смогли бы соотнести с одновременно высшей и всеобъемлющей вершиной. Так стоит ли много говорить о том, чему мы не в состоянии дать имя ни на основании отдельных его соединений, ни как-либо иначе,— за исключением, пожалуй, только того, что оно есть слияние, смешение или же что-то другое, но похожее на них? В таком случае какое имя будет носить наше собственное тело, состоящее из четырех стихий? Ведь каждой простой вещи соответствует тело и на основании одной из своих частей в качестве целого оно называется или земляным, или влажным, или пневматическим, или воздушным, или огненным, или теплым, само же это целое общим именем не обладает — конечно, как общее, например человеческое тело, и родовое, например тело живого существа[464]. Одно дело — это «смешанное растительное», а другое — «бездушное», как и части первого и второго. Пожалуй, даже человечность является какой-то одной из множества принадлежащих смешанному собственных черт, причем она привходит в это смешанное, словно эйдос в материю, по каковой причине материя сама по себе и остается безымянной. Да и чего в этом удивительного, когда даже некоторые эйдосы мы мыслим без их имен, каков, как говорит <Платон>, род тепла и холода?[465] Вот в каком смысле смешению стихий не присваивается имени.

Однако не получается ли так, что привходящий в смешение, общий для него собственный признак, видообразующий для смеси, является как бы стихией того целого, которое состоит из материи и эйдоса? В самом деле, он, как и каждая из стихий, является простым. Пожалуй, этого не происходит — напротив, существует некое своеобразие смеси, в соответствии с которым говорится о каждом из составных эйдосов, называемых так по их соотношению с противопоставлением связанных со стихиями и более простых родов[466]. Впрочем, и каждому роду присущ простой собственный признак, что же касается иного смешения, то оно осуществляется в виде участия в другом — в предшествующем или в занимающем в ряду вещей равное положение. Действительно, и ум, и жизнь, и, конечно же, само сущее являются сущими именно в описанном смысле: каждое из них есть все, но ум — как идиома ума, жизнь — как идиома жизни, сущее же — как идиома сущего[467].