О положении вещей. Малая философия дизайна

Подобное жилищное строительство представляло бы собой весьма опасную затею. Однако всё же не настолько, насколько опасно застрять в ныне существующих развалинах. Землетрясение, свидетелями которого мы являемся, подталкивает нас к тому, чтобы пойти на риск. Если мы добьемся успеха (что вовсе не исключено), то снова сможем жить, преобразовывать шумы в информацию, обретать опыт. Если же нам недостанет решимости, то мы будем обречены торчать перед экраном телевизора в четырех продырявленных стенах под дырявой же крышей или, сидя в машине, бесцельно колесить по окрестностям на протяжении всего обозримого будущего.

Бразилиа 1997

Шоссе, ведущее из Сан-Паулу, вначале пересекает штат Сан-Паулу, а затем два широких потока, образующих реку Парана и эстуарий Ла-Плата. Между ними раскинулись степи Минасского треугольника. Затем шоссе уходит чуть вверх, в сторону бесконечного Бразильского плоскогорья, шападана, планалту. Его не раз описывали в бразильской литературе. К примеру, именно там разыгрываются события необъятного романа Жуана Гимарайнса Розы «Тропы по большому сертану». В конце концов становится ясно, что этот пейзаж не поддается описанию, однако само стремление описать его в то же время представляет собой определенный вызов. Героической попыткой оставить росчерк пера на tabula rasa шападана стал город Бразилиа.

Бразилиа – метрополия бывшей империи, федеральная столица государства, которому, возможно, в будущем суждено мировое господство, но в любом случае – мощного государства, а вовсе не развивающейся страны за порогом бедности. Этот город отличается нечеловеческой степенью презрения к человеку – совсем как шападан, в противовес которому он был задуман. Эта бесчеловечность в равной степени завораживает при взгляде как на город, так и на плато – и в то же время ужасает. Напрашиваются сравнения с Египтом, Вавилоном, древней Мексикой, поскольку неизменно возникает соблазн проследить новое в старом. Но подобные навязчивые сравнения лишь сильнее подчеркивают новизну. Взять, к примеру, сердце Бразилиа – Площадь Трех властей. Ей неоднократно присваивали эпитет «фараонова». Но поскольку пирамиды являются символами преодоления смерти, человек перед лицом подобного величия должен чувствовать себя червем. Однако Площадь Трех властей одновременно представляет собой и гигантский символ сложившегося в XVIII веке разделения властей, в Бразилии всегда казавшегося чужеродным, неэффективным элементом. В такой неоднозначной ситуации чувствуешь себя скорее не червем, а частью огромного механизма. То, что знаменитые полушария возле зданий парламента на данный момент пустуют, производит впечатление демонстративной бессмысленности подобного существования. Выявляется несоответствие символа смыслу, чего не могло быть в Древнем Египте. Значение пирамид останется ясным, даже если когда-нибудь они окончательно разрушатся. Бразилиа еще строится, а вот значение трех ветвей власти уже под сомнением.

Посреди громадных жилых массивов, состоящих из сотен крошечных жилищ, фасад которых смотрит в пустоту, а кухни и уборные – во внутренний двор, где и протекает жизнь, проживают люди. Их адреса состоят из букв и цифр, по которым посвященный может вычислить, в каком министерстве трудится тот или иной житель, какой пост занимает, сколько у него детей, когда переехал в стольный град, променяв на этот «рай» Копакабану. Правда, периодически префектура по необъяснимым нам причинам изменяет нумерацию, и поскольку все районы идентичны, поиск, к примеру, адреса друга оказывается совершенно бесперспективным занятием. Или, можно сказать, единственным развлечением, которое может предложить Бразилиа. Здесь, словно длань божественного провидения, над городом простерта рука компании Novacap – проектировочной префектуры новой столицы, той самой мамаши Novacap, окруженной функционерами, будто ватагой любовно взращенных детей.

Но на заднем плане этого футуристического комплекса скрывается официально не признанный Свободный город (Cidade Livre): своего рода Дикий Запад, в котором встречаются торговцы и старьевщики, бордели и дискотеки, деревянные хижины и немощеные улицы, болезни и нищета, песни и танцы, надежда на Бога и на авось. Там живут рабочие, которые строят Бразилию, туда спасаются бегством функционеры. Это город людей, и больше ничего о нем говорить не надо. Такие вещи знакомы – даже при том, что нынче всё стало частью того пустынного лунного пейзажа, которое еще у Гимарайнса Розы получило название Nonada – «нигдешность».

Всё, что создано руками человека, – произведение искусства. В том числе и Бразилиа – и она, возможно, является крупнейшим произведением последних десятилетий. Всякое рукотворное можно считать произведением искусства потому, что его анализ выявляет концепцию, на основании которой оно членится. Но даже при столь поверхностном анализе при взгляде на Бразилию вырисовываются сразу две концепции, местами противоречащие друг другу.