О праве войны и мира

I. Добросовестность обязательна по отношению к любым врагам

1. Мы уже сказали, что именно и в какой мере следует соблюдать в войне прямо и непосредственно или в силу предшествующего обещания. Разрешив первую часть поставленного вопроса, мы должны обратиться к его второй части, то есть к взаимной добросовестности враждебных сторон.

Существует отличное изречение римского консула Силия Италика (кн. XXV):

Тот наилучший
В воинстве есть, кто верность блюдет неизменно
Средь испытаний войны[1496]

.

Ксенофонт в речи «Об Агесилае» говорит: «Такова столь похвальная вещь во всех людях, но особенно в полководцах, а именно – соблюдение и молва о соблюдении ими добросовестности». Аристид в четвертой речи «О Левктрах» заявляет: «В соблюдении мирных и прочих публичных соглашений распознается тот, кто радеет о справедливости». И ведь правильно сказал Цицерон в книге «О границах добра и зла», что нет никого, кто не одобрял бы и не восхвалял бы состояния души, в силу которого не только ради какой-либо пользы, но даже вопреки пользе соблюдается добросовестность.

2. Взаимное доверие в делах государственных, как отмечается у Квинтилиана-отца, приводит к перемирию между воюющими врагами, охраняет права сдавшихся городов. У того же автора в другом месте читаем: «Добрая совесть есть высшая связь в человеческих делах; священна заслуга добросовестности между врагами». Так же точно и Амвросий пишет: «Итак, ясно, что даже в войне следует соблюдать добросовестность и справедливость» (кн. II, гл. 29). Августин говорит[1497]: «Когда дается обещание о добросовестности, его нужно блюсти даже в отношении врага, против которого ведется война» («Письма», CCV, «К Бонифацию»).

Ведь враги не перестают быть людьми. А все люди, достигшие разумного состояния, способны приобретать права в силу обещания. Камилл у Тита Ливия заявляет, что у него с фалисками имеется такой союз, который породила природа.

3. На основе соединения разума и речи возникает связывающая сила обещания, о которой мы говорим. И нельзя заключить, что так как мы в согласии с мнением многих указали выше на дозволенность и ненаказуемость обмана в отношении врага, то это же самое может относиться также к данному обещанию о добросовестности. Ибо обязательство говорить правду вытекает из причины, предшествующей войне, и некоторым образом случайно может быть уничтожено войною; но обещание само по себе сообщает новое право. Аристотель усматривает подобное различие, рассуждая о правдивости: «Мы говорим не о тех, кто правдив в соглашениях и в том, что относится к справедливости и несправедливости, ибо то и другое зависит от иной добродетели» («Этика Никомаха», кн. IV, гл. 19).

4. Павсаний так характеризует Филиппа Македонского: «Никто не назовет его отличным полководцем, поскольку он усвоил обычай пренебрегать клятвой, нарушать соглашения по любому случаю более, чем все другие люди». Валерий Максим говорит о Ганнибале: «Объявив войну римскому народу и Италии, он вел ее еще ожесточеннее против самой добросовестности, наслаждаясь обманами и ложью как наилучшими способами достижения успеха. Отсюда произошло то, что хотя при иных обстоятельствах он оставил бы по себе отличную память, на самом деле он заставил сомневаться, следует ли его считать выдающимся или же самым дурным мужем». У Гомера троянцы сами обвиняют себя, терзаясь угрызениями совести:

Поправши священные узы,
Клятвы нарушив свои, мы, воюя, творим преступленье.

(«Илиада», песнь X).

II. Опровержение мнения, отрицающего обязанность соблюдения добросовестности по отношению к разбойникам и тиранам

1. Выше мы уже заметили (кн. II, гл. XIII, пар. XV), что нельзя принимать к руководству следующие слова Цицерона: «Не должно нам вступать в какое-либо общение с тиранами, но скорее нужно совершенно избегать этого». Он же пишет: «Пират не находится в числе государственных врагов, в отношении к нему не может быть ни добросовестности, ни взаимной клятвы». О тиране высказывается также Сенека: «Попирая законы человеческого общения, он порвал все узы, связывающие меня с ним» («О благодеяниях», кн. VII).

Из того же источника проистекла ошибка Михаила Эфесского, утверждавшего в толковании на «Этику Никомаха», что якобы нет прелюбодеяния с женою тирана[1498]. То же самое утверждали не менее ошибочно иудейские учителя[1499] о чужеземцах, браки которых они почитали ничтожными.