О Пушкине, o Пастернаке

Итальянские отравления лежат в основе сюжета драмы «Людовико Сфорца» английского поэта Барри Корнуола (Barry Cornwall, настоящее имя Bryan Waller Procter, 1787–1874), которым Пушкин увлекся осенью 1830 года в Болдине[637]. В его произведениях этого периода («Домик в Коломне», «Я здесь, Инезилья…», «Заклинание», «Из Barry Cornwall» и др.) выявлен целый ряд тематических, лексических и метрических заимствований из стихов английского поэта (см.: Яковлев 1917; Рак 2004c), а «Драматические сцены» Корнуола («Dramatic Scenes») — цикл из двенадцати коротких, одно- или двухчастных пьес для чтения, написанных белым пятистопным ямбом, — послужили Пушкину жанрово-метрической моделью для «маленьких трагедий» (Якубович 1935: 380–381). Как показал Д. Д. Благой, «Людовико Сфорца», входивший в цикл, явился важным подтекстом «Каменного гостя» и МиС, где имеются реминисценции из пьесы и явные ситуационные параллели к ней (Благой 1931: 177–181; см. ниже коммент. на с. 440, 446 и 476). В первой сцене «Людовико Сфорца» немолодой герой, внезапно воспылавший страстью к прекрасной Изабелле, невесте своего племянника Галеаццо, герцога Милана, замышляет убийство последнего. Действие второй сцены происходит год спустя, когда Галеаццо, отравленного Людовико, уже давно нет в живых. Овдовевшая Изабелла приглашает Людовико, занявшего место Галеаццо на троне Милана, на ужин и, притворяясь влюбленной в него, поит отравленным вином. В финале она обличает умирающего Людовико, завистника и отравителя, оправдывая месть как справедливую расплату за содеянное зло — «ядом за яд».

Отравление из зависти к гению — это одна из разновидностей «итальянского сюжета». Во французском «Словаре изобразительных искусств» А. Л. Миллена, авторитетном справочном издании начала XIX века, есть статья «Зависть» (Jalouisie), где все примеры убийств талантливых художников, совершенных завистниками, взяты из истории итальянского искусства (Millin 1806: 107). Как считала мадам де Сталь, подобные случаи характерны именно для Италии по той причине, что итальянцы особенно страстно относятся к искусству и к художественно одаренным людям. «Талант возбуждает в Италии сильную зависть уже потому, что он занимает здесь первое место, — говорит героиня ее романа „Коринна“, итальянская поэтесса. — Перголези был убит из‐за своей „Stabat“; Джорджоне облекался в кирасу всякий раз, когда бывал вынужден рисовать на глазах у толпы; одним словом, зависть, которую в других странах порождает власть, у нас вызывает талант; подобного рода зависть не принижает художника; она может его ненавидеть, гнать, убивать, и все же, охваченная фанатическим восторгом, зависть и преследуя гения, побуждает его ко все большему совершенствованию» (де Сталь 1969: 102; Лернер 1921: 10. Ср. в оригинале: «Le talent, par cela même qu’il tient ici le premier rang, excite beaucoup d’ envie. Pergolèse a été assassiné pour son Stabat, Giorgione s’armoit d’ une cuirasse quand il étoit obligé de peindre dans un lieu public; mais la jalousie violente qu’inspire le talent parmi nous est celle que fait naître aïlleurs la puissance; cette jalousie ne dégrade point son objet, cette jalousie peut haïr, proscrir, tuer; et néanmoins toujours mêlée au fanatisme de l’ admiration, elle excite encore le génie, tout en le persécutant» — De Staël 1820: VIII, 214; Библиотека Пушкина 1910: 341, № 1406, том разрезан полностью).

В биографиях Джованни Батиста Перголези обычно указывалось, что завистники освистали его на премьере оперы «Олимпиада» и бросили ему в голову апельсин, когда он сидел за клавесином (Biographie universelle 1823: 357). Что же касается слуха о том, что после успеха его секвенции «Stabat mater» (1736) дело дошло до смертоубийства при помощи яда, то он был опровергнут уже в середине XVIII века, но, как свидетельствует цитата из «Коринны», надолго задержался в памяти культуры. Еще большей известностью пользовались два других случая «итальянских отравлений» из зависти к таланту, жертвами которых пали прославленный художник Мазаччо (Masaccio, 1401–1428) и некогда знаменитый, а ныне забытый композитор Леонардо Винчи (Leonardo Vinci, 1690–1730). О гибели первого из них Пушкин, мало интересовавшийся историей живописи, вполне возможно, ничего не знал[638], но об отравлении второго почти наверняка читал в сатирической поэме Мармонтеля «Полигимния», посвященной соперничеству Глюка с Пиччини. По убедительному предположению Б. А. Каца, именно в этой поэме (и в предисловии к ней) он почерпнул сведения об ожесточенной музыкальной войне двух композиторов, отразившиеся в соответствующих стихах МиС (см. ниже коммент. на с. 415), и позаимствовал центральную драматическую ситуацию — совместную трапезу музыкантов-соперников, один из которых завидует успехам другого (Кац 1995–1996; Кац 2008: 54–63). Правда, в «Полигимнии» дело кончается не убийством, а попойкой и примирением, но до этого, в начале третьей главы поэмы, Мармонтель напоминает читателям о гибели Леонардо Винчи.