О ревности

– Хочу страданіемъ познать, что я твоя! – такова логика жены Герберштейнова нмца.

– Обрати въ адъ подозрній и мою, и свою жизнь, – тогда я сознаю, что я твоя! – такова логика современныхъ охотницъ до трагедій ревности. Для нихъ любовь прежде всего является чмъ-то въ род «наказанія на душ», какъ для дуры эпохи Герберштейна была она наказаніемъ на тл.

Романтическая эпоха, когда ревность, въ качеств сильной страсти, порождающей эффектныя эмоціи, была особенно въ чести, прославляемая, какъ чувство, хотя мрачно-губительное, но прекрасное благородное, навязала потомству предразсудки эти съ необычайною прочностью. Я зналъ и знаю весьма многихъ мужчинъ, совсмъ не ревнивыхъ по существу, которые искренно стыдились отсутствія въ нихъ этой способности и – за неимніемъ гербовой, писали на простой: играли въ ревность, притворялись ревнивцами, при чемъ инымъ удавалось и въ самомъ дл уврить себя, будто они ревнивы. Уврить не только до громкихъ и страшныхъ словъ, но и до нкоторыхъ дяній даже уголовнаго характера, въ которыхъ потомъ они мало, что горько раскаивались, но и прямо и откровенно обвиняли себя: сдуру сдлалъ! самъ не знаю, зачмъ! Предразсудокъ о «порядочности» ревности создаетъ весьма частое театральничанье ревностью. Имъ полны романы мальчишекъ, – «на зар туманной юности». Боже мой! да кто же изъ насъ не вспомнитъ, какъ въ 18–20 лтъ онъ гримировался Отелло предъ какою-нибудь Анною, Марьею, Лидіей, Клавдіей и т. д. Простите за опять субъективные «реминисансы». Я, напримръ, впервые въ жизни очутился въ Петербург, на двадцатомъ году жизни, потому что жестокая «она» вышла замужъ за военнаго офицера, и я всеконечно не могъ! не могъ!! не могъ!!! оставаться съ «нею» въ одномъ город, дышать однимъ воздухомъ… И я ухалъ въ Петербургъ, разыгравъ такія сцены отчаянія, что просто Сальвини вс пальчики перецловалъ бы, a главное, и самого себя стараясь держать въ глубокомъ убжденіи, что я дйствительно несчастенъ, и жизнь моя разбита, и вс свтила потускли, и вс радуги померкли. И ужасно злился на себя, когда, сквозь это театральничавье, вдругъ начинали мелькать настоящія-то молодыя мысли: – A хорошо въ Петербург будетъ въ театръ сходить, Савину посмотрть! a улицы-то, говорятъ, въ Петербург чястыя, a дома-то огромные! «Мднаго всадника» увижу, Эрмитажъ. Славно!.. И старался хмуриться еще мрачне, дабы окружающіе не замтили паденія барометра моихъ чувствъ и не умрили, въ соотвтственномъ отвошеніи своего ко мн сочувствія. Но въ вагон, едва поздъ двинулся, мн вдругъ стало такъ мило и весело, что я ду въ Петербургъ, что я чуть-чуть не подскакивалъ на скамъ… Объ «измнниц» и по дорог, и въ Питер я ни разу не вспомнилъ, провелъ время самымъ счастливымъ и утшительнымъ образомъ, а, вернувшись въ Москву, едва не привалился на экзамен по римскому праву y Боголпова и, зубря лекціи, со злостью думалъ:

– Очень нужно было ломаться и весь этотъ глупый романъ разыгрывать: лучше бы въ университетъ ходилъ… Долби теперь на спхъ! удивительное удовольствіе!