О ревности

стонетъ въ псняхъ, покорная на разлуку, русская баба. Разв не характерно, что русскіе актеры не находятъ достаточно яркихъ и выразительныхъ храсокъ для изображенія Отелло, тогда какъ итальянцы и французы играютъ его съ гораздо большею легкостью, нежели другія шекспировскія роли? Разв не характерно, что Блинскій, образецъ настоящаго русскаго критическаго ума, разбирая игру Мочалова, едва скользнулъ по Отелло, гд любовь къ женщин – все, и съ такою страстностью занимался Гамлетомъ, гд любовь къ женщин иметъ значеніе подчиненное, побочное главному ходу дйствія, и не въ ней совсмъ сутъ? Лучшія наши комедіи («Ревизоръ», пьесы Сухово-Кобылина, «Свои люди, сочтемся») почти лишены «женскихъ ролей». Даже такая половая драма, какъ «Власть тьмы», обошлась безъ элемента ревности. A Тихонъ въ «Гроз»?

Одинъ простодушный россійскій зритель, видя впервые «Отелло» на сцен, резюмировалъ мн свои впечатлнія слдующимъ краткимъ, но выразительно-неожиданнымъ замчаніемъ:

– Да, много бабы эти нашему брату пакостятъ!

A другой весьма интеллигентный чудакъ и дловикъ, слушая однажды на журфикс споръ объ Отелло, Яго, Дездемон, о правахъ любви и ревности, о власти надъ жизнью и смертью любимаго человка и прочихъ важныхъ матеріяхъ, вдругъ вставилъ, слегка заикаясь по обыкновенію, крылатое словцо:

– До-ожъ виноватъ.

– Дожъ? какой дожъ?

– Венеціанскій.

– Онъ-то при чемъ же?

– Заачмъ назначилъ Отелло гуубернаторомъ. Онъ человкъ военный. Ему бы съ турками каждый день воевать, a се-енатъ его – на Ки-ипръ. О-островъ мирный.

– Такъ что же?

– Д-лать генералу было нечего, ску-учалъ. Во-отъ онъ и ста-алъ отъ скуки съ длопро-оизводителе-е-емъ сплетнями заниматься. A это народъ извстный: гады! Д-лопроизводителя выгнать было надо, – не было бы и тра-агедіи. О они шельмы.

– Отелло-то съ Дездемоною?!

– Н-тъ: длопроизводители.

Во Франціи законъ, безсильный бороться съ темпераментомъ ревнивыхъ собственниковъ-мужей, даетъ супругу право безнаказанно убить любовника жены, заставъ его на мст преступленія. Правомъ этимъ многіе пользовались, и общество сохраняло къ нимъ уваженіе, какъ къ своего рода героямъ. Какъ вы думаете? могъ ли бы подобный убійца по праву обременять своимъ присутствіемъ наше русское общество? протянулась ли бы къ нему хоть одна рука? Очень сомнваюсь. Ужъ слишкомъ мы, славяне, не любимъ самосуда въ нравственныхъ вопросахъ, слишкомъ скептически относимся къ насилію надъ душою ближняго. А убійство, какъ нанесеніе внезапной, преждевременной смерти, считается погубленіемъ души, a не тла. «Грабить-грабилъ, a душъ не губливалъ», хвалится русскій преступникъ. Убійство есть душегубство, и таково всякое убійство. И таковъ общерусскій взглядъ, что – тло твое, a душа Божья, и жить ей велно, дондеже Богъ смертнаго ангела не пошлетъ. И ни самъ человкъ, ни другой кто надъ душою не властенъ, и выпустить ее изъ тла чрезъ произвольно наносимую смерть – грхъ отвратительный и нестерпимый. «Ты для себя лишь хочешь воли… Ты золъ и гордъ…» – гремитъ карающее слово стараго цыгана къ ревнивцу-Алеко, покончившему своимъ судомъ жизнь пестрой бабочки-однодневки, бдной, легкомысленной Земфиры. Осужденъ Позднышевъ, осужденъ Отелло, осужденъ всякій, кто свое мужское право на обладаніе женщиною поставилъ выше правъ общечеловческихъ. Осуждены и т, кто гор, верху, и т, кто на земл, низу. Ибо вдь и Левъ Красновъ, когда, подобно Алеко, свершилъ онъ самосудъ надъ глупенькою неврною Татьяною, – даже и этотъ грозный, честный Левъ Красновъ, даромъ, что онъ не баринъ-байронистъ, играющій въ опрощеніе, a лишь простой, срый мщанинъ, – едва хватилъ жену ножомъ, какъ тутъ же выслушалъ и величавое себ обличеніе:

– Что ты сдлалъ? – говоритъ ему ддъ Архипъ, Стародумъ драмы, носитель народной мудрости, – кто теб волю далъ? Нешто она предъ тобою однимъ виновата? Она прежде всего передъ Богомъ виновата, a ты, гордый, самовольный человкъ, ты самъ своимъ судомъ судить захотлъ. Не захотлъ ты подождать милосерднаго суда Божьяго, такъ и самъ ступай теперь на судъ человческій!

И таковъ былъ русскій взглядъ на права ревности всегда, начиная отъ самыхъ древнихъ «правдъ», еще лишь полухристіанскаго происхожденія. Нтъ, не ревнивый мы народъ, – и оттого-то каждая уголовщина, возникающая y насъ изъ ревности, вызываетъ въ обществ столько толковъ, споровъ, недоумнія…

1900.

II