О ревности

Купеческія дочки въ старинномъ Замоскворчьи Островскаго упражняли не весьма быстрые умы свои ршеніемъ многихъ глубокомысленныхъ вопросовъ, какъ-то: что пріятне – ждать и не дождаться, или имть и потерять? какой цвтъ лучше – голубой или розовый? и, наконецъ, – верхъ философіи! – кто боле способенъ любить: мужчина или женщина? Настя Ничкина утверждала, что женщина; Бальзаминовъ говорилъ, что мужчина, – и время проходило весьма пріятно, невинно и незамтно. Къ большому ущербу нашей литературы, дв первыя публицистическія темы, о преимуществ цвтовъ и объ ожиданіи, исчезли изъ нея, кажется, безвозвратно. Зато третья процвтаетъ въ авантаж, ничуть не меньшемъ, если не въ большемъ, прежняго замоскворцкаго. И Настя Ничкина, и Бальзаминовъ не умираютъ въ родной словесности.

– Нечего сказать: хороши ваши женщины! – зудитъ Бальзаминовъ.

– Да ужъ и мужчины ваши хороши! – отзуживается Ничкина.

– Да ужъ и женщины!!!

– Да ужъ и мужчины!!!

Занятіе сіе можно было бы, по справедливости, назвать празднымъ, если бы, къ сожаленію, оно не было занятіемъ боговъ. Ибо, по миологіи греческой, еще Зевесъ и Гера вели диспутъ на эту безысносную тему, и, когда нкто Тирезій, имвшій вс основанія судить о любви обоихъ половъ, попробовалъ ршить ихъ споръ, Гера наказала его слпотою. Вотъ оно какъ – въ старину-то! И, хотя Тирезій клялся и божился:

– О, пресвтлая богиня! Сама же требовала ты отъ меня, чтобы повдалъ я теб чистую правду!

Тмъ не мене – глаза къ нему не вернулись.

Тирезіи въ отечеств нашемъ обртаются въ умаленіи, но Бальзаминовыхъ и Ничкиныхъ не орутъ, не сютъ, сами плодятся. И – хоть ты что – ни о чемъ другомъ думать они не хотятъ:

– Женщины ляка!

– Мужчины бяки!

– Женщины!!!

– Мужчины!!!

– Ляки!!!

– Бяки!!!

Нтъ никакого сомннія, что укладъ европейской семьи, созданной буржуазнымъ строемъ и отражающей его, какъ зеркало, переживаетъ сейчась тяжелый и ршительный, повсемстный кризисъ – y насъ въ Россіи замтный, можетъ быть, боле, чмъ гд-либо, потому что, во-первыхъ, мы, вообще, великіе мастера оттачивать свои психологическіе кризисы до ржущей остроты, а, во-вторыхъ, потому, что наша малочисленная интеллигенція – чуть не вся на перечетъ, и каждое проявленіе кризиса въ ея тсномъ углу – какъ на ладони. И – посл каждаго проявленія – газеты, журналы, публичныя лекціи оглашаются воплями:

– Еще примръ женскаго зврства!

– Еще случай мужского изуврства!

И, взывая къ высшей морали, строго приглашаютъ впередъ исправиться – мужчины женщинъ, женщины мужчинъ. A затмъ летятъ тучами «письма въ редакцію», оповщая, если не почтеннйшую публику, то редакціонную корзину, что:

– Мой подлецъ еще хуже!

– Нтъ? вы послушайте, что моя шельма выдумала!

Я увренъ, что, напримръ, сотрудникъ «Руси» г. А. Зенгеръ, задавшійся цлью слить вс супружескіе ручьи въ мор своего отдла «Женщины и мы», заваленъ подобными письмами паче самаго ходового адвоката по бракоразводнымъ дламъ. Ибо ничего на свт не любитъ такъ россійскій мужъ, какъ пожаловаться стороннему внемлющему на свою жену, и ничего на свт не обожаетъ боле россійская жена, какъ пожаловаться третьему лицу – особливо же литератору – на своего мужа.

– Вы занимаетесь женскимъ вопросомъ… ахъ, напишите мою жизнь! Это цлый романъ!

И бдняжки уврены, что «романъ» не только входитъ въ составъ «женскаго вопроса», но даже представляетъ собою какъ бы нкоторое руководство къ оному. И не подозрваютъ того, что въ томъ-то и суть, и идеалъ «женскаго вопроса», чтобы уничтожились вс эти «романы» и, зачеркнутые равноправіемъ половъ, сдлались бы въ будущемъ невозможными, какъ правило, аномаліями изъ ряда вонъ, какъ исключенія.