О русском акционизме

— Я пытаюсь понять, что в ней перебороло — желание видеть рядом своего ребенка и своего внука или обезопаситься — пусть он уедет?

— Желание обезопаситься все-таки перебороло. Правоохранители в форме обходили по дому всех соседей и опрашивали. Страхи сошлись в моей матери, все соседи были в курсе. Среди них оказались и те, кто сам работал в полиции, такие взяли на себя работу активистов-дружинников. После акции «Свобода» стали говорить, что здесь живут фашисты. В этом смысле активность со стороны местных участковых мне только помогла.

Они избавили меня от каких-то уговоров и какому-то разделу имущества.

— Мама вообще в курсе всех акций?

— Конечно. Несчастной маме сильно не везет, она всегда все узнает настолько последней, что даже соседи узнают раньше. Это ее трагедия. Она как человек, находившийся рядом, вроде бы должна была узнавать первой, как-то даже стараться препятствовать, будучи верным подданным государства, прикладывать усилия. Например, про «Фиксацию» она узнала через много недель из какой-то самой последней газеты, случайно оставленной кем-то в метро.

А когда она узнавала об акциях уже от десятого соседа, как это обычно бывало, то считала себя обязанной утверждать, что это все очень плохо, это надо прекратить, как долго так можно продолжать и тому подобное… Она выдает штампы из телевизора, там ей уже сказали, что об этом надо думать.

— Как она отреагировала на акцию «Фиксация»? Мне кажется, для нее это должна быть самая драматичная акция.

— Да нет, так же, как на все остальное. Ей даже неинтересно, что на самой акции происходило. Ее беспокоит только, что может быть нарушен ее покой, покой дома, что соседи…

— А она не воспринимает тебя сумасшедшим?

— Нет. Мне она много чего говорит, но это с такими эмоциями, с нагромождением всех известных ей пугающих слов, поэтому, мне кажется, что нет.

— Как она воспринимает, что сын пошел и часть уха себе отрезал?

— Это загадка, которую у меня был когда-то интерес разрешить. Но потом я это оставил, потому что это для меня необъяснимо. Думаю, она это себе не объясняет никогда. Она просто воспринимает это как неправильное поведение, вот и все. Она видит, что телевидение говорит, что это плохо, и она делает вывод, что нужно, чтобы этого не было.

— А ты никогда не пытался ее переубедить, объяснить свою позицию?

— В подростковом возрасте старался ее переубедить, объяснить свою позицию. Но это был максимализм юношеский, когда я еще пытался родственникам рассказать про свое мнение. Последние лет 10 я этим не занимаюсь.

— А она никак не рефлексирует по поводу того, что вот, ты — мой единственный ребенок, как же я тебя так воспитала, что так неправильно себя ведешь?

— Я на эту тему… В случае с матерью — человек смыслом своей жизни сделал свое существование как транслятора. Обычно я слышу от нее поток штампов: а вот чем ты будешь кормить, а дети, как они, что скажут, а если ты, а вдруг посадят… Это ее монолог из массива страхов, которым она пытается навязать соответствие.

С другой стороны, такое общение довольно полезно, оно демонстрирует способы управления. Ее постоянное желание — как можно больше все стандартизировать и привести меня к стандарту телевизионной пропаганды. Она так и говорит: «Ты должен это. Дети должны ходить и сад. Они должны болеть. Это поликлиника. Ты должен работать, почему ты не ходишь, не работаешь? Почему денег нет? Почему другого нет? Ты должен это, это, это и зарабатывать…» Апофеоз таких претензий: «Если ты не ходишь на работу, то как ты сможешь накопить на отпуск?» С этой точки зрения она сама является знаком этой жизни, знаком соответствия. И она показывает эту конструкцию — каким образом себя сконструировать, что ты должен сделать. Она метко знает, что ты должен делать: ты должен ходить туда и бояться этого.

— Тебя растил этот человек, ты все время жил с ней. Ты же не мог родиться сразу вне ее сферы влияния. Где тот момент, когда ты вдруг отпочковался, и уже все, она не достигает тебя своими стандартами?

— Если у нас идет разговор о родителях, то на самом деле я воспринимаю их как людей, которые меня смогли многому обучить и показали мне какие-то поведенческие стандарты, модели, на которые я могу опираться.