О русском акционизме

Я вспоминаю. Есть конкретная ситуация, которую я помню. Почему я говорю, что акцию можно назвать точкой? Когда первая акция осуществилась, это стало очевидной точкой невозврата. Но сделав акцию, я не стал мгновенно другим человеком. Половиной я находился еще в том мире лицемерия. Я еще учился в институте.

Еще за несколько лет до этого я разбирался, как учебные центры подчиняют студентов. Тогда я понял, что оценки — настолько условная система, что они совсем ничего не значат. Их ставят 4—5 человек. Вот мы сейчас договоримся быть условной группой, назовем себя комиссией. И начнем оценивать другую условную группу. Это будет влиять на их отношение к себе, они начнут ссориться, некоторые поведут себя подло, в результате у всех будет меняться отношение друг к другу. Но до того как я сам вышел на улицу, я как-то спокойно относился к этому — да, верят в оценки, их дело.

Я помню, как пришел на следующий год. Пришел и охренел от происходящего. От этого уже просто некуда было деться, я видел все больше и больше лицемерия: люди что-то говорят, вроде бы они видят и понимают обман. Но все равно соглашаются: «Ладно, давайте оставим это на уровне разговоров. Получим диплом, и будем делать все, что захотим».

Институт уничтожил всех, кто соглашался быть обманутым на протяжении шести лет. Всех, кто согласился получить сертификат соответствия. Я пришел туда и не понял, что я буду здесь делать? Если продолжать туда ходить, это будет самообман, и все.

Люди ходят, улыбаются, и одни понимают, что обманывают других, просто внушают им выгодную для себя систему ценностей. Педагоги сидят, бухают, приходят-уходят, ничего трудного для себя не делают. Создали себе герметично упакованный комфортный мир. И вокруг все крестятся. Там даже завхоз бывший гэбэшник. Просто физически стало невозможно приходить и изображать что-то… В общем, я не захотел, чтобы эта удавка затянулась и на моей шее. Я решил не соглашаться с дипломом и не закончил вуз.

Мне кажется, это важный момент, а так я, конечно, еще подумаю. Если ничего не было, то не буду сочинять.

— Нет, сочинять ничего не надо.

— Я не буду придумывать.

— Просто иногда мы видим что-то, зеленую дверь, например, и вдруг вспоминаем: я же, оказывается, помню, как сидел на крыльце с отцом, шел дождь, и я понял, что это самое яркое воспоминание моего детства. Или самое ранее воспоминание.

— Если вспомню, то да. Честно, я воспринимаю жизнь просто как череду ситуаций, решений. Чтобы такая точка, бамс… Давай акцию все-таки отметим как точку. Это делалось наугад. Не было никакого понимания, что потом последует. Было только ощущение, что нужно это сделать, потому что невозможно ничего с этим не делать.

Сначала я хотел просто выйти с плакатом. Потом думаю: «Хорошо, будут подходить, что-то спрашивать». Потом поговорил с активистами.

«Наверное, в отдел тебя повезут, ты же на территории храма». Наверное, повезут. Я подумал: «“Мусора” будут спрашивать».

Я представил, что мне предстоит череда неприятных разговоров, а у меня же и так все будет написано. Мне пришла такая мысль: как ты о чем-то спросишь человека, как ты его заставишь говорить и отвечать, если у него зашит рот? Я сначала подумал об этом, а только потом о том, что есть этот зашитый рот, что может он даже больше говорит о ситуации.

— Интересно, что это было второй мыслью, а не первой.

— Это было второй мыслью. Я сначала собирался выйти с плакатом. Это было первой мыслью. А потом представил себе ситуацию и понял эту вещь. Как они попросят документы? Наверное, будет глупо, если ты в карман полезешь, когда у тебя рот зашит.

— Правда, глупая ситуация.

— Конечно. Когда все это произошло, я совсем по-другому ощутил и увидел все эти вещи. Я позвал несколько фотографов и какого-то журналиста из газеты «Мой район». Прежде всего, это было необходимо мне, я уже не мог оставаться посторонним наблюдателем. У меня была сложная ситуация, такой конфликтный узел. Я видел, как внедряется идеология, что делают с людьми.

— Ты не мог ничего не сделать.

— Действительно, потом произошел довольно неожиданный поворот. Ты реально вступаешь в диалог именно с этим социальным телом, в диалог с людьми. Для меня не так важно, кому это нравится, кому не нравится. Идет взаимодействие. Не что-то там герметичное. Художников учат сидеть дома или в мастерской и как будто бы что-то делать. Дети в песочнице тоже много интересных вещей придумывают. А тут по-другому: один обратился к множеству, и если для множества это имеет хоть какое-то значение, то оно отвечает.

А какие-то воспоминания, из какого-то детства, это сложно сказать.

— Я задам вопрос про твой день. Чем ты сегодня завтракал?