О скупости и связанных с ней вещах. Тема и вариации

Буржуазный мир, мир христианского капитализма Антонио, стал шейлоковским. Это значит, что в христианском мире господствует Judentum, то, что Маркс называет «практическим еврейством» <…> Христиане стали практическими евреями. <…> Капитализм – это система универсального шейлокства, где все пределы Антониовского ойкоса, очага, дома, Heimat, родины и человека были разорваны на части энергией хрематистического обмена и излишка. Предоставление кредита перешло от маргинальной практики, предназначенной для евреев <…> к все более глобальному способу формирования идентичности. <…> Я должен, следовательно, я существую. <…> Бытие – это быть в долгу, доброта – это хороший кредит

[Critchley, McCarthy 2004: 16–17].

Мое возражение заключается в том, что избыточная экономика Шейлока вполне может предстать, задним числом, как пример того, что Батай назвал частной экономикой, économie restreinte, и что Порция, фигура милосердия, которая приходит на помощь Антонио и его христианской экономике, вполне может быть фигурой будущей долговой экономики, ее поворота «за пределы принципа Шейлока», ее неограниченной, ее «непринужденной» природы. Ибо характер милосердия – не быть стесненным.

Согласно точке зрения «всеобщего шейлокства», Шейлок в конечном счете одержал историческую победу вопреки своему юридическому поражению вместе с универсальным Judentum капитализма как суровой экономической реальностью, которая постепенно сбросила свой милосердный христианский покров. Но разве мы не столкнулись с еще более тревожной перспективой, которую можно было бы назвать «всеобщим порциизмом», где экономическая и психическая (сверх-я) реальность милости в конечном счете одержала верх, но не как обманчивая маскировка сурового Judentum, а как принцип, все больше направляющий экономику? Лаццарато вслед за Делёзом упоминает бесконечный долг, возникший вместе с христианством и капитализмом, в отличие от ограниченного долга в архаических обществах. Но, возможно, все связанное с неолиберальным поворотом, с новым механизмом торжествующего неолиберализма, что мы наблюдали в последнее время, можно было бы описать как инфинитизацию этого бесконечного долга, новую степень бесконечности. Все это сводится к тому, что современная экономика, с невообразимыми долгами, колоссальной финансизацией и быстро прогрессирующей прекаризацией рабочей силы, выглядит гораздо более похожей на менеджмент милосердия, чем на шейлоковскую жесткую социальную связь, основанную на расчете и прибыли. Крайности милосердия превосходят в своей жестокости грехи шейлоков.

То, что Лаццарато описывает как «предпринимателя самого себя», – это фигура, которая должна рассчитывать на милость Другого и постоянно находится во власти Другого, кто-то, кто должен оправдывать свое существование в глазах Другого, но ему никогда это не удается, он – расточитель, недостойный милости быть живым, и тот, кто должен быть благодарен за то, что у него вообще есть средства к существованию, бесконечно виноват и обязан Другому за свое жалкое бытие. Утилизация отходов, включая людей, совпадает с менеджментом милосердия. Его перевернутый двойник – это фигура финансиста, который автоматически заслуживает милосердия, несмотря на катастрофический характер предпринимательства и гигантские потери, он никогда не субъективирует долг (а самые большие долги неизменно несут самые могущественные страны и крупнейшие банки, а не «должник», который является прототипом новой субъективности Лаццарато), но распределяет милосердие за счет всех.

Природа милосердия непринужденная, она сама является тем, что наиболее эффективно принуждает.

* * *