О смерти и умирании

Наше интервью носило одновременно и диагностический характер. При разговоре присутствовало несколько студентов. Е. не возражал против такого консилиума, сознавая, что разговор поможет ему избавиться от напряжения. Он поведал нам, что еще за четыре месяца до госпитализации был совершенно здоровым человеком, и вдруг неожиданно пришло ощущение, что он «стар, болен, одинок». Дальнейший наш разговор показал, что за несколько месяцев до ухудшения состояния у Е. умерла невестка. Потом он уехал в отпуск, и в это время скончалась бывшая жена. Через пару недель у Е. начались боли.

Е. был возмущен поведением своих родственников, которые даже не приехали повидаться, хотя он ожидал их увидеть. Он также жаловался на сестринский уход, был недоволен отношением окружающих. Е. не сомневался, что родственники немедленно дадут о себе знать, как только он «пообещает им по паре тысяч долларов после смерти». Он подробно рассказал нам о жилом комплексе, где, кроме него, проживало немало стариков, сообщил о туристической поездке, в которую их пригласили. Вскоре стало очевидно: причина его гнева – бедность. Именно бедность заставила Е. согласиться на поездку в предложенное время, так как выбирать не приходилось. Из дальнейшего разговора мы поняли, что он винил себя в том, что его не было в городе, когда бывшая супруга угодила в больницу. Вину он старался переложить на людей, организовавших путешествие.

Мы спросили пациента, не считает ли он, что жена его бросила; предположили, что гнев пациента направлен именно на нее, только он не может этого признать. В ответ Е. бурно выразил всю накопившуюся у него горечь. Он рассказал, что просто не может понять, почему жена переехала к своему брату (которого Е. называл «нацистом»), обвинил ее в том, что она воспитала их единственного сына не в иудейской традиции. Наконец, Е. был возмущен тем, что жена «покинула» его, когда он более всего нуждался в ее поддержке. Он испытывал вину и стыд за подобные негативные эмоции по отношению к уже умершему человеку, и вымещал эти чувства на родственниках и сестринском персонале. Он был убежден, что понесет кару за дурные мысли, предполагал, что искупить вину сможет лишь жестокими страданиями.

Мы не стали ничего выдумывать, просто сказали, что разделяем его чувства, считаем их естественными. И без обиняков выразили надежду, что Е. попытается признать свою злость по отношению к бывшей супруге и подробно расскажет об этом при следующих коротких встречах. На что он ответил: «Если боли не прекратятся, мне придется выброситься из окна!» Мы возразили: «Ваши боли вызваны подавленным гневом и раздражением. Не стыдитесь выразить эти чувства, и, возможно, боли уйдут». Е. вышел от нас в некотором смущении, однако о дальнейших встречах не просил.

Врача, сопровождавшего его в палату, поразило, каким подавленным выглядел Е. Он в общих чертах повторил пациенту то, о чем мы говорили во время интервью, и подтвердил, что реакции его совершенно нормальны. Е. расправил плечи и вернулся в палату уже не таким согбенным стариком.

На следующий день мы выяснили: пациент вчера в палате почти не появлялся. Большую часть дня он провел, общаясь с другими больными, посидел в кафетерии, с удовольствием перекусил. Запоры и боли прошли бесследно. Вечером, дважды облегчив кишечник, он почувствовал себя так, что «лучше не бывает», и начал строить планы по возобновлению (хотя бы частично) прежней жизни после выписки из больницы.

Когда подошло время выписываться, Е. улыбался, рассказывал о хороших деньках, прожитых им с женой. Он отметил, как изменилось его отношение к родственникам и персоналу больницы, которым с ним «приходилось ой как непросто». Он потянулся к сыну, позвонил ему, решив узнать его ближе, ведь «мы оба какое-то время были так одиноки!».

Мы заверили пациента, что будем в его распоряжении, попросили обращаться, если возникнут проблемы как физического, так и эмоционального характера. Е. с улыбкой ответил, что получил хороший урок и, если смерть придет – готов ее встретить спокойно.