В противоположной части литературного пространства мы обнаруживаем другую антиромантическую периферию, возникшую с рождением французского символизма вокруг утопического представления о чистой поэзии и получившую известность в многочисленных вариантах на протяжении XX века. Опишу ее, отталкиваясь от теоретических работ поэта, который более, чем кто-либо, способствовал ее распространению, – Малларме. Храня верность поэтике, к которой он пришел в молодые годы, когда только формировался как поэт, Малларме постоянно противоречил устоям лирического романтизма во всех своих программных сочинениях – от юношеских писем до работ, написанных в зрелые годы. По его мнению, поэтам не стоит рассказывать о феноменальном мире или заниматься непосредственным самовыражением, поскольку видимая реальность и индивидуумы представляют собой некую бессмысленную случайность или, как писал Малларме, грубую Материю (Matière
) или Случайность (Hasard). Подлинное призвание литературы орфическое и надличностное: очистить язык от повседневного употребления и вернуть его к гипотетической исходной полноте, добившись совпадения формы и содержания человеческой речи и описывая не внешние акциденты, а «чистое понятие» вещей349. Синтез и наивысший результат литературы – это Книга, «хвалебная песнь <…>, сущая, словно высвеченная молнией, связь всего со всем»350. Над этой книгой бессознательно работают все подлинные поэты, Малларме же намеревался посвятить себя ее написанию осознанно. На самом деле тексты Малларме отличаются отказом от всякой миметической или выразительной непосредственности как в содержании, так и в форме, поскольку игнорируют или сублимируют случайный характер повседневного и предпочитают описывать случайные сценки, которые преобразуются в аллегории, или символические сценки, в которых конфликты, свойственные людям как таковым, обретают пластическую форму и символическое представление. Эта «высвеченность молнией», придающая чувственную оболочку чистому представлению о вещах, подразумевает использование символических тем и выбор антимиметического стиля. Поскольку подобные моменты, как утверждает Малларме, представляют собой проявление Идеи в психологическом и метафизическом смысле слова, стиль произведения должен представлять собой ее «точное духовное выражение»351; а поскольку чистый язык сущностей, в отличие от испорченного языка обычного общения, не различает форму и содержание, настоящий поэт должен постараться убрать разделение между звуком и смыслом, имеющее фундаментальное значение для обычной речи, и добиться их полного совпадения, которое свойственно музыке352. На практике подобная поэтика требует сократить референциальные элементы в пользу эвокативных, отбирая слова, опираясь исключительно на означающее, или следуя нелогичному синтаксису, – так, чтобы «слова племени» растворились в сущностном языке, которому Малларме приписывает орфическое, коллективное значение, как центральной части будущей народной религии, выстроенной вокруг искусства353. Подлинная поэзия вовсе не эгоцентрична, напротив, она предполагает закат поэта, который, уступив инициативу словам, позволяет звучать ритму Идеи354.