О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века

Хотелось бы узнать, почему этот фрагмент, с точки зрения Л. А. Тимошиной, является «очень важным»? На каком основании мы должны его оценить именно так? Никаких сведений о находившемся на Афоне учителе Кириаке нет ни в дошедших до нас письмах Лукариса в Москву, ни в других источниках (по крайней мере, насколько нам это известно). Можно ли его сравнить с кем-либо из известных для того времени деятелей просвещения, хотя бы, например, с Иосифом? Что вообще дает нам это сообщение константинопольского патриарха, кроме, разумеется, того, что он знал о желании русского правительства получить с Христианского Востока учителя (о чем мы и без того имеем достаточно информации}? Мы бы поняли реплику Л. А. Тимошиной, если бы она использовала сведения о Кириаке для подтверждения тезиса об обращении русского правительства к Лукарису с просьбой прислать в Россию учителя, но, как мы знаем, это невозможно, поскольку наш рецензент отвергает такую идею. Видимо, дело заключается просто-напросто в том, что Л. А. Тимошина, желая еще хоть как-то «вмешаться» в обсуждение вопроса, позволяет себе и здесь сделать вид, будто она, в отличие от автора рецензируемой ею работы, владеет относящимися к делу фактами и имеет возможность по-настоящему оценить этот «очень важный фрагмент».

в] Впечатляют рассуждения Л. А. Тимошиной об источнике сведений Лукариса о протосингеле Иосифе – о том, что он остался в Москве, ее точные расчеты, позволяющие сделать вывод, что эту информацию константинопольский патриарх мог получить только от архимандрита Амфилохия, причем не в какое-либо иное время, а лишь после посещения последним русской столицы в феврале-июле 1632 г. (Рец. С. 587–588]. В итоге ряда арифметических выкладок доказывается «неожиданное и идущее вразрез со всей историографией» предположение рецензента, «что Иосиф появился в Москве не в начале сентября 1632 г., а несколько ранее» (Рец. С. 587].

Читателю, не занимающемуся (как и сама Л. А. Тимошина) специально изучением связей России с Константинопольским патриархатом в первой трети XVII в., и этот пассаж рецензии может показаться исключительно убедительным. А между тем, даже поверхностное знакомство с «делами» фонда 52 (Опись 1) за 1630–1632 гг., с подлинными греческими грамотами за то же время позволило бы сделать вывод, что Кирилл Лукарис в процессе интенсивной переписки с русским правительством имел возможность получить в указанные годы известие о своем протосингеле множество раз и самыми разными путями. Рассуждения Л. А. Тимошиной только выглядят точными и серьезными, в действительности же ничего не выясняют, а уж тем более не поддерживают никаких гипотез.

г) Протосингела Иосифа касается и еще одно высказывание рецензента. Критикуя на с. 593 сделанное Т. А. Опариной замечание относительно приезда в Москву Иосифа в 1632 г.; где она называет этого человека протосингелом Лукариса, Л. А. Тимошина строго одергивает неосторожного автора: «Заметим:…Иосиф был протосингелом не Кирилла Лукариса (выделено рецензентом. – Б. Ф.), а александрийского патриарха…» (Рец. С. 593]. Не знаем, как читает Л. А. Тимошина источники и литературу, если от ее внимания ускользнуло, что в 1620 г. в Тырговиште александрийский патриарх Кирилл Лукарис (1601 – 4 ноября 1620 гг.) поставил Иосифа «в попы» и, сделав своим протосингелом, «воротил… для науки и утверженья веры» на Украину (см., например: Школы. С. 13). Комментарии, надеемся, не требуются.