О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века

Второй параграф I главы нашей книги имеет следующее название: «Греческая программа просвещения России в середине XVII в.» В нем речь идет о том, что приехавший в Москву в 1645 г. за милостыней палеопатрасский митрополит Феофан, покидая Россию, обратился к царю Михаилу Федоровичу с большой челобитной, в которой предлагал основать в русской столице греческую типографию для издания на греческом языке с русским переводом важнейших сочинений христианской церкви. Для этого было необходимо не только оборудование, но прежде всего – ученые люди, которые могли бы и готовить издания греческих текстов, и переводить их на славянский язык. Поскольку без школы, без специальной подготовки таких людей не найти, митрополит Феофан считает обязательным основание в России школы, где под руководством присланного греческого дидаскала наряду с русским и греческим языками изучались бы философия и богословие. Отсутствие в Москве нужных книг можно было бы восполнить путем их присылки из Константинопольской патриархии и, по-видимому, приобретения на Афоне и в других монастырях, хранивших древние пергаменные списки сочинений св. отцов. Анализируя предложение Феофана, мы приходим к заключению, что оно отражало нужды греческой церкви, греческой культуры того времени, но поскольку осуществление этих планов предполагалось в России за счет русского правительства, мы и назвали данный параграф так, как это можно видеть выше (Школы. С. 16–27].

Л. А. Тимошину здесь раздражает все – от заглавия параграфа (она почему-то называет его «весьма многообещающим» – Рец. С. 599] и выводов о желании греческого митрополита создать в Москве библиотеку древних книг и высшую школу до таких частностей, как видовая принадлежность документа, его размеры, локализация и т. д. Начнем с «мелочей».

Просьбу митрополита Феофана царю Михаилу Федоровичу мы называем челобитной. Л. А. Тимошина возражает против этого определения, поскольку особенности оформления документа «никак не соответствуют обычному русскому (курсив наш. – Б. Ф.) формуляру челобитной» (Рец. С. 599]. Мы уже знаем, что для рецензента нет ничего важнее формальных моментов, а потому просьба к царю, поскольку она подана греком по собственной инициативе, по-гречески, без обращения к русским приказным чиновникам и без соблюдения местных правил, все же «не совсем челобитная», лучше, оказывается, называть ее «письмом» или, в крайнем случае, заключать слово «челобитная» в кавычки (Там же). Русские чиновники XVII в. в этом отношении оказались менее строгими (несмотря на то, что здесь «нарушались» их собственные правила): переводя документ Феофана в Посольском приказе, они называют его челобитной, не делая при этом никаких оговорок (Школы. С. 24).

К этому соображению Л. А. Тимошиной примыкает ее поправка относительно нашего замечания о внешнем виде челобитной Феофана, написанной «на длинном узком листе бумаги, какие обычно использовались в русском делопроизводстве XVII в.» (Школы. С. 19): «Столбцовый лист приказного… делопроизводства был гораздо уже, от 14–14,5 до 16,0—16,5 см, чаще всего – 15–16 см, а не 23 см, и не столь длинный (60 см)» (Рец. С. 606). Важное, конечно, уточнение. Но не надо упускать из виду того, что перед нами – не русский подьячий, а греческий митрополит, который лишь подражает нашим приказным правилам, не более того. Обычно ведь греческие иерархи не писали в Россию на листах такого формата, их обращения к царю или патриарху имели вид грамоты, большого широкого листа. Здесь же Феофан, как можно предполагать, изложил свою просьбу к Михаилу Федоровичу на листе, похожем по своей форме на русские челобитные. Эта особенность документа Феофана в какой-то мере указывает на место его возникновения, хотя, разумеется, не может служить решающим аргументом в пользу его московской локализации.

Чтобы завершить рассмотрение технических деталей нашего издания челобитной, обратим внимание на замечание Л. А. Тимошиной относительно приводимых нами размеров документа – 600 х 230. Поскольку это замечание находится внутри большого фрагмента текста рецензии, где противопоставляются наши неточности и недосмотры удачным и верным приемам другого издателя данного письма Феофана – В. Г. Ченцовой, мы можем легко понять, что указываемые последней размеры документа, 225 х 598, являются более точными (Рец. С. 600]. Разница вроде бы невелика, а все же! Данный пассаж рецензии свидетельствует, как это ни удивительно, о незначительном опыте кодикологической работы Л. А. Тимошиной с документами (не чтения документов, а изучения материальной стороны документальных источников]. В противном случае, ей было бы хорошо известно, что при обмере документов (не говоря уж про измерение листов рукописных книг] такого рода незначительные расхождения – обычное дело, ибо результат такой работы зависит как от инструмента (линейка, рулетка], так и от места его приложения к измеряемому листу. Нужно было бы скорее удивляться совпадению показаний, чем их разнице.