О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века

Борясь со всей этой греческой премудростью, Л. А. Тимошина заявляет: «ни о чем подобном в “челобитной" митрополита Феофана не говорится», ни о библиотеке, ни об училище высшего уровня (Рец. С. 607–608). «Заметим, – пишет рецензент, – …что на самом деле ни о какой школе в документе не говорится ни слова, а сам контекст – "приехати греческому учителю" (в русском переводе – в единственном, а не во множественном числе!) – возможно, свидетельствует о том, что место для его работы в Москве уже существует. И здесь нельзя не вспомнить об "учительном дворе" с находящимися там "малыми робятами"…» (Рец. С. 608). История, как видим, продолжается: сначала, говоря о протосингеле Иосифе, Л. А. Тимошина без единого источника установила существование в Москве русской школы на учительном дворе, а теперь, опираясь на то, что «никаких документально подтвержденных сведений о закрытии этого учебного заведения после смерти патриарха Филарета не имеется» (Там же), т. е. опять же без какого бы то ни было источника, она полагает, что это и есть «место для работы» будущего греческого учителя. Правда, рецензент не представляет себе «целесообразности и успешности преподавания детям философии и богословия (заметим, кстати, не только по-гречески, но и по-русски)» (Там же). Можно подумать, что автор такого рода рассуждений вообще представляет себе что-либо относительно греческого просвещения XVII в.! Выше, например, Л. А. Тимошина выражает свое недоумение относительно нашего замечания о философии и богословии как свидетельстве существования программы высшего образования: «…как определить, что такое "высшая школа" для XVII в.?» (Там же). Замечательное невежество, особенно если принять во внимание, что перед нами – специалист по русской истории. Впрочем, удивляться тут нечему, ибо нам с самого начала было известно, что по отношению к истории европейского и греческого просвещения этот рецензент – лицо постороннее. Как уж и что в таком случае «приладить» тут к просвещению в России в интересующее нас время, вообще непонятно.

Завершается данная часть рецензии, как и в случае с критикой первого параграфа I главы нашей книги, антигреческим «патриотическим» выпадом: «…вряд ли возможно выводить из обращения Феофана целую программу, "осуществлению которой Россия следовала вплоть до начала XVIII в." и тесно связывать между собой "челобитную" палеопатрасского митрополита, привоз греческих рукописей Арсением Сухановым, попытки создания греко-славянских школ в 40-х – начале 80-х годов и греческой типографии 1692–1697 гг.» (Рец. С. 609). Самое интересное, что мы и не выводим из обращения митрополита Феофана целой программы русской жизни, будущего греческо-русских связей. Нельзя же, в самом деле, думать, что какой бы то ни было греческий прожект 1645 г. явится руководством для русского правительства вплоть до Петра. Однако факты – весьма интересные, нельзя не обратить на них внимание. Совершенно ясно, что потребности греческого мира оставались на протяжении многих последующих десятилетий постоянными. Но для Л. А. Тимошиной греки с их нуждами неинтересны: тут она является прямым наследником идей Арсения Суханова, выраженных им в 1650 г. в «Прениях с греками о вере», и полагает, что русской культуре греческий мир – не указ.

Какой же вывод можно сделать относительно этой части рецензии? Свои впечатления от нее мы свели бы к трем пунктам.

1. Л. А. Тимошина делает шаг в сторону укрепления своих «патриотических» позиций: никакие греки ничего «своего» тут делать не собирались; если бы в Москву приехал греческий учитель, то он не открывал бы никакой своей (тем более, высшей) школы, а «работал» бы на уже давно существовавшем учительном дворе (где, правда, до этого учили по-русски только читать и считать, а теперь должны были бы учить все тех же «малых робят» по-гречески философии и богословию – так просто и без затей рассуждает, видимо, рецензент).

Л. А. Тимошину прямо-таки нервирует само заглавие параграфа – «Греческая программа просвещения России…»; она никак не может принять мысль о том, что Россию собирались учить какие-то греческие учителя, и за этим своим раздражением (оно проявится и при рассмотрении ею следующих параграфов I главы) даже не вникла в смысл нашего исследования: речь идет в данном случае «всего лишь» об использовании греками в середине XVII в. русских финансовых возможностей на благо греческой церкви, греческой культуры, а не о просвещении (в широком смысле слова) «отсталой» России.

2. Начавшее проявляться уже в критике первого параграфа незнание Л. А. Тимошиной некоторых простых вопросов истории просвещения XVII в. здесь вырастает до размеров целой проблемы: оказывается, она не знает, что такое высшее образование в это время, какими дисциплинами наполнена его программа, как можно учить «детей» философии и богословию!