О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

Аморфная неопределенность желаний как для себя, так и для других не лишена эффективности и даже удовольствия. Она позволяет добиться некоторой фрагментарной независимости, которая облегчает необходимость всегда быть начеку, всегда быть предельно ясной в своих желаниях или обязательно знать, желаешь ли чего-то вообще, не говоря уже о том, чего именно. Она дает возможность наслаждаться незнанием, непосредственной открытостью опыту и другим. Некоторые могут назвать это «внезапным желанием»: полной противоположностью выходу в город с оценочным листом. В этой открытости может быть даже какая-то магия – магия притяжения, а не нацеленности. Когда я пишу о ней, то понимаю, что это одно из моих любимых ощущений.

И всё же желание, приобретенное ценой убедительного отрицания вины, обходится недешево, а также сказывается на характере взаимоотношений и контактов, которые порождает. В отличие от целенаправленных знакомств, когда человек признает, что ищет секса в той или иной форме, упорная позиция «не ищу и не хочу ничего» воспроизводит утомительный сексистский конструкт, согласно которому секса хотят мальчики, а девочки должны либо сопротивляться, либо подчиняться, что продолжает грязную работу культуры, сделавшей женские желания незаметными, неуместными или сомнительными. Такая позиция, оставшись неизученной, может превратиться в своего рода эротическую позу или идентичность, затягивающую, как болото. В ходе работы с девочками-подростками Кэрол Гиллиган выявила еще одну проблему: девочки учатся говорить о своих желаниях «я не знаю», когда боятся, что их желания – не то, что мальчики или мужчины хотели бы от них услышать, и чувствуют, что в определенных случаях как раз их прямолинейность может подвергнуть их опасности[77]; определить различие между эротикой пассивности и страхом быть настойчивой может быть непросто. Аморфная неопределенность желаний может создавать условия для постоянных разочарований, особенно когда обыденная непристойность секса вступает в конфликт с удовольствием от витания в облаках неограниченных возможностей (что приводит к знакомому чувству: «чего бы я ни хотела, это было не то»). Кроме того, в мире, полном отвратительных людей, намеренное нахождение в непредсказуемых обстоятельствах сопряжено с определенным риском, о чем пишет писательница Челси Ходсон в своем автобиографическом эссе «Пожалейте животное»: «Правда в том, что я осталась на вечеринке в надежде, что что-то произойдет. Все уже ушли, но всё равно ничего не произошло. Он не был незнакомцем, я знала, что он плохой человек, я знала это давно. Вот почему я осталась. В юности я столько времени провела в ожидании, что что-нибудь случится. Оставшись без присмотра, я могла выбрать темную комнату. Я знала, в каких комнатах плохо, и всё равно в них заходила. Это и была своего рода власть». Затем «плохой человек» навязывает себя Ходсон (по ее словам), за этот поступок она никогда себя не винила и не использовала его как повод снять с себя ответственность за то, что вошла в «плохую комнату».

В своем эссе «Женский вопрос» Джоан Несле еще в 1992 году написала: «Одно из наиболее глубоко укоренившихся убеждений феминизма состоит в том, что женщины должны быть автономными и самостоятельными в определении своего сексуального желания, но как только женщина говорит: „Вот мое желание“, то феминистки торопятся вмешаться со словами: „Нет, нет, это мудак в твоей голове; женщинам не стоит желать подобного“. Но мы пока и вовсе понятия не имеем о том, чего женщины вообще, и каждая женщина в частности, желают». Мне нравится это замечание. Не потому, что оно перефразирует (всегда риторический, раздражающий и до нелепого обобщающий) вопрос «Чего хотят женщины?», а потому, что напоминает, что мы и сами не всегда знаем, чего хотим, да и существует ли «желание» отдельно от ситуаций и ощущений, которые его порождают[78]. В то же время выражение Несле «мы пока вовсе и понятия не имеем» намекает, что нас ждет еще много открытий и нам полезно продолжать интересоваться и рассказывать.