О том, почему с нами происходят «случайные» события. Таинственное и непостижимое действие Промысла Божия в окружающем нас мире и в жизни каждого чело

Я читал описание несчастья, случившегося с ребенком. Он прыгал с копны сена; внизу в сене торчали вилы; ребенок их не заметил, прыгнул и наткнулся на вилы, которые прокололи его внутренности. Спасти его было нельзя, ибо зубцы вил нельзя было вынуть из тела, он был с заворотом наподобие острия удочки; ребенок был должен умереть в жесточайшем мучении. Как объяснить это ужасное событие в смысле Провидения? Для ребенка оно положительное зло, без всяких благих последствий; он должен был прострадать несколько часов, а может быть, и несколько дней, и все тут; и жизнь его закончилась вдруг страдальческим перерывом. Как согласовать это с мыслью, что беды житейские должны быть нам в пользу? Кому здесь польза от этого страшного мучения, обратившего минуты в годы и постигнувшего душу, не имеющую ни сил для его перенесения, ни способности — для извлечения из него высокой нравственной пользы? Где же благость Промысла? Можно ли обрести ее в этом страдании, посланном на создание непорочное без видимой цели и пользы, на создание бессильное благословлять в нем Того, Кем оно послано? Ответ на все это простой. Мы должны не по событиям судить Промысл Божий, а события по Промыслу Божию. В одних Он нам является во всей Своей благости, в других мы не видим своими слепыми глазами этой благости. В обоих случаях, как и во всем, мы должны смиряться. Но живой Бог существует; он действует самобытно и вполне во всякое мгновенье времени, во всяком атоме и для всякого атома в пространстве, действует без раздела, вполне, всевластно, следовательно, — во благо; следовательно, — во всем должны мы видеть благо, не потому, что это благо нам явно, а потому, что все истекает от Бога, и явное благо, называемое нами добром, и неявное, которое кажется злом.

Счастлив тот, кому Господь пошлет рано, а не поздно, тяжкие испытания. Он заранее узнает свои силы и свое бессилие; и в обоих случаях окрепнет, научась опытом действовать по воле Божией. Единственное, чему мы должны и чему можем в совершенстве здесь научиться, есть добровольное повиновение. В этом добровольном повиновении заключается все человеческое достоинство и вся его свобода. Мы сами никакого добра себе дать и никакого добра творить не можем: всякое добро нам дается; но быть покорными Богу, Творцу, источнику и подателю добра, во всякое время, с блаженным ли чувством любви, или без ощущения этого блаженства, по влечению ли воли, или против влечения воли, нам возможно, это наше. Счастлив тот, кого жизнь заранее приучила к покорности, кто в младенчестве получил привычку принимать с благоговением волю родителей и ей предаваться безусловно, кто мало-помалу мог понять все благо ее спасительной строгости, и кто из детских лет перенес в юношеские годы эту привычку — признавать неотрицаемость верховной власти, которая из образовательной, приготовительной, отеческой обращается в спасительную, искупительную, Божию, в то время, когда он вступит на дорогу самостоятельной деятельной жизни, для страшных встреч и тяжелых борений. И вдвое счастлив он, если эти встречи и борения начнутся для него в начале дороги, когда еще его силы свежи, и когда еще не укоренилось в нем никаких вредных насчет самого себя заблуждений, а не в конце дороги, когда силы иссякли, и когда так ужасно, так бесполезно вдруг очнуться из заблуждений, столь усыпительно его баловавших во все продолжение ленивой, никакими тревогами неприводимой в движение жизни.

Если мы терпим только в надежде, что будущее принесет нам отраду, и если только одна эта надежда дает нам силы для терпения, то наша подпора не верна. Можем ли мы опираться на ломкую тростинку, ожидая этой перемены на лучшее, которое равно может быть и не быть.

Надежда на Бога — другое дело. Но об этой надежде надлежит иметь ясное понятие, дабы иметь в ней твердую опору. Она есть не что иное, как безусловная покорность Его воле, что бы ни возложила на нас эта воля: крест ли страдания, или крест счастья. Кто дошел до высокого убеждения и в ком это убеждение обратится в смиренное, беспрестанное присутственное чувство, до убеждения, что нет никакого земного блага выше этой покорности, тот утвердил здание своей жизни на граните непотрясаемом. Будет ли младенец судить и осуждать своего отца, который подвергает его трудному лишению и строго наказывает? Со слезами приняв наказание младенец через минуту ласкается к отцу своему, и, не мысля о наказании, вдвое чувствует к нему привязанность, тайно понимая его всегдашнюю любовь в его минутной строгости.

Младенец знает одну настоящую минуту своей беспечной жизни; отец знает его будущее. Мы — младенцы в колыбели земной жизни, мы плачем от всего горького, что постигает нас в ее быструю минуту; но Отец Небесный знает, что мы — для вечности, и готовит нас для вечности.