О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века

Некоторые органы местного самоуправления видят свою роль в том, чтобы обеспечивать население необходимыми услугами вроде вывоза мусора или ремонта дорог, — и конечно, в сборе налогов на эти цели. Другие занимаются экономическим развитием своей территории, привлекая промышленность, а с ней рабочие места и налоговый ресурс. Администрация города Порт-Филлиппа смотрит на свои задачи шире и перспективнее. Она стремится к тому, чтобы следующему поколению жителей было доступно качество жизни не хуже, чем у их предшественников. Чтобы гарантировать такое качество жизни, надо научиться измерять весь спектр самых разных его составляющих, и доброжелательность — одна из них.

Для многих администраций и в стране, и на уровне городов и регионов снижение преступности — задача гораздо более насущная, чем поощрение дружелюбия и сотрудничества. Однако, как отмечает профессор Ричард Лэйард из Лондонской школы экономики в своей последней книге «Счастье: новые уроки науки» (Happiness: Lessons from a New Science), развивать доброжелательность проще и дешевле, а работает она, делая людей счастливее. Так почему бы именно ей не стать фокусной точкой социальной политики?

Даже самые мелкие положительные впечатления не только приятны, но и мотивируют людей помогать другим. В 1970-х годах американские физиологи Элис Айзен и Пола Левин провели эксперимент: испытуемым предлагали позвонить по телефону-автомату, и часть из них обнаруживала в монетоприемнике 10 центов, оставленные предыдущим звонившим, а часть — нет. Затем всем участникам предоставлялась возможность помочь женщине, уронившей у них на глазах папку с бумагами.

Как сообщают Айзен и Левин, из шестнадцати человек, нашедших монету, женщине помогли четырнадцать, а из двадцати пяти тех, кто не нашел, — только один. Дальнейшие исследования показали такие же различия в готовности опустить в почтовый ящик «забытое» в телефонной будке заклеенное и надписанное письмо: она оказалась выше у тех, кто нашел монету.

Хотя позднейшие изыскания ставят под сомнение такой огромный разрыв, очевидно, что в хорошем настроении человек более доволен собой и склонен помогать другим. В психологии это называется сиянием доброй воли. Так почему бы правительству не взять на себя ответственность за мелкие шаги, которые способны это сияние включать?

Вот один из измеримых показателей успеха: за прошедшие полтора года доля улыбающихся вам незнакомых прохожих в Порт-Филлипе возросла с 8 до 10 %.

Project Syndicate, 16 апреля 2007 года

И все-таки счастлива

Харриет Макбрайд Джонсон | (1957–2008)

С ХАРРИЕТ МАКБРАЙД ДЖОНСОН я познакомился весной 2001 года, выступая с лекцией в Чарльстонском колледже. По правилам родного для нее южного этикета каждому, кого ты не попытался застрелить на месте, полагается пожать руку.

Я протянул свою, она дотянулась до нее из кресла-коляски с электроприводом и взяла тремя действующими пальцами правой руки. Она рассказала, что пришла на мою лекцию как член движения Not Dead Yet («Еще не умерли»), организации по защите прав инвалидов, которая полтора года назад блокировала Нассау-холл в Прин-стонском университете в знак протеста против моего назначения профессором биоэтики. Я ответил, что с нетерпением жду интересного разговора.

В своей лекции «Переосмысляя жизнь и смерть» я излагал позицию, которая и вызвала тогдашний яростный протест. Я говорил, что медики сплошь и рядом отключают от системы жизнеобеспечения нежизнеспособных новорожденных, и утверждал, что это мало чем отличается от предоставления родителям права вместе с врачом принимать решение об убийстве больного ребенка, если нарушения здоровья у него так серьезны, что семья сочтет это благом для самого ребенка или для семьи.

Когда я закончил, слово взяла Джонсон, страдавшая врожденной мышечной дистрофией. Из моих слов вытекает, отметила она, что следовало разрешить ее родителям убить ее вскоре после рождения. Сегодня она юрист и получает от жизни такое же удовольствие, как и все остальные. Большое заблуждение, утверждала она, считать, что инвалидность обесценивает человеческую жизнь.

Наш обмен мнениями в поточной аудитории длился несколько минут и продолжился по электронной почте. Годы спустя, читая ее автобиографию «Мне уже поздно умирать молодой» (Too Late to Die Young), я нисколько не удивился, увидев «страстные споры» в ее списке радостей жизни.

На следующий год я пригласил ее в Принстон выступить перед курсом, на котором преподавал. Она согласилась при условии, что на публике мы не будем называть друг друга неформально, по имени, как, в своей австралийской манере, я это делал в переписке. Она также возражала против неравенства, заложенного в обращениях «профессор Сингер» и «мисс Джонсон». Договорились, что она будет называть меня «мистер Сингер».