О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века

Об этой поездке в Принстон она рассказала в памятной многим статье, название которой, Unspeakable Conversations[5], The New York Times Magazine вынес в 2003 году на обложку. Писала она великолепно, памятью на детали обладала поразительной (во время поездки она ничего не записывала) и ко мне отнеслась гораздо великодушнее, чем можно было ожидать от человека, чье право на существование я оспаривал. Она даже написала, что со мной было интересно, и то же самое, по совести, я мог сказать о ней.

После ее выступления я предложил ей пообедать вместе с группой студентов, которые регулярно встречались для обсуждения этических вопросов. Я сидел справа от нее и иногда по ее просьбе подвигал поближе предметы, до которых она не могла дотянуться. В какой-то момент ее правый локоть соскользнул со стола, сама она не могла вернуть его обратно и попросила меня подтянуть ее руку за запястье. Я подтянул, и она снова могла доставать вилкой до еды. Я не придал этому эпизоду значения, но когда она рассказала о нем некоторым товарищам по движению инвалидов, их возмутило, что она обратилась за помощью именно ко мне. А меня порадовало, как легко и непосредственно она это сделала. Значит, она видела во мне не просто «врага», а человека, с которым возможно какое-то человеческое взаимодействие.

Мои ученики долго обсуждали приезд Джонсон, я тоже надолго запомнил наши разговоры. Без сомнения, она жила полной жизнью, и жила не только для себя: ее правовая деятельность и политическая активность в защиту прав инвалидов приносили пользу другим. Мне известны опросы, согласно которым люди с инвалидностью по степени удовлетворенности жизнью не слишком отличаются от всех остальных. Возможно, годы в инвалидном кресле заставляют людей снизить ожидания от жизни и довольствоваться меньшим? А может, даже к тяжелой инвалидности удается привыкнуть настолько, что она уже не будет влиять на способность быть счастливым?

Следующие шесть лет мы иногда обменивались сообщениями по электронной почте. Если я выступал, письменно или устно, на тему инвалидности, она присылала мне свои критические разборы, и между нами начиналась бурная переписка, в ходе которой удавалось как минимум понять, по каким именно позициям мы расходимся во мнениях. Я пытался убедить Джонсон, что из ее требования признать субъектами права людей с тяжелыми психическими расстройствами должно вытекать и соответствующее отношение к животным, поскольку они способны наслаждаться жизнью не меньше, а иногда и больше, чем те, чье право на жизнь она защищала. Она с этим и не спорила, но понимала, что с нее хватит тех проблем, которыми она занимается, и не собиралась вмешиваться в совершенно новую для себя область. Проще было договориться по вопросам религии (ни она, ни я не были религиозны) и политики (нам обоим не нравилось, куда шла страна при Джордже Буше-младшем).

По словам ее сестры Бет, смерть больше всего пугала Харриет тем, что «о ней станут болтать всякие глупости». И действительно, среди написанного в память о ней промелькнуло несколько комментов о том, как хорошо ей теперь бегать и прыгать по небесным лужайкам, оскорбительных вдвойне: во-первых, потому, что Джонсон не верила в загробную жизнь, а во-вторых, потому, что неужели, чтобы вкусить райского блаженства, обязательно надо бегать и прыгать?

The New York Times, 28 декабря 2008 года

ПОЛИТИКА

Софизмы Бентама: прежде и теперь

В 1809 ГОДУ ИЕРЕМИЯ БЕНТАМ, создатель философии утилитаризма, приступил к работе над «Книгой о софизмах». Он ставил перед собой задачу обнажить логическую несостоятельность аргументов против реформ, в частности — против отмены «гнилых местечек» — округов, где почти не осталось избирателей, что позволяло влиятельным аристократам или помещикам проводить своих кандидатов, тогда как молодые города вроде Манчестера почти не были представлены в парламенте.

Бентам собрал коллекцию софизмов — логических натяжек, — широко используя в качестве источника парламентские прения. К 1811 году он рассортировал их примерно на 50 категорий, озаглавленных, например, так: «Против нас — значит против правительства», «Аргумент к беспрецедентности», «Хорошо в теории, плохо на практике». (Единственное, в чем сходятся Бентам и Иммануил Кант, так это в том, что последнее суждение — образец логической натяжки: если что-то плохо на практике, то и в теории есть изъян.)

Бентам был первопроходцем науки, которая в последние годы добилась заметных успехов. Он бы оценил психологические исследования, демонстрирующие предвзятость восприятия (мы избирательно запоминаем то, что соответствует нашим убеждениям, а не то, что им противоречит), систематическую переоценку адекватности своей картины мира (эффект сверхуверенности), склонность живее откликаться на нужды одного конкретного человека, а не многих, о которых у нас есть только статистические данные.