О западной литературе

У Райнера Марии Рильке есть потрясающее стихотворение (маленькая поэма) «Пражское кладбище»: о том, как Христос вновь приходит в мир и, никем не узнанный, склоняется над могилой знаменитого пражского раввина (создателя Голема) – склоняется и начинает донимать его вопросами теологии, телеологии и главным образом теодицеи. Мол, если Господь, Отец Мой, сущ (и единосущ), то почему все на земле так плохо?.. Роман Умберто Эко написан, однако, о другом.

Но если о другом, то тогда о чем же?..

Умберто Эко нынче восемьдесят. А восемьдесят лет – тот возраст, в котором и литературной знаменитости хочется напомнить о себе если уж не взрывом, то взвизгом. Хочется напомнить о себе битьем бокалов. Звоном хрусталя, хрустальным звоном. Хочется напомнить о себе битьем стекол, витрин и, по возможности, физиономий. Хочется напомнить о себе пресловутой Хрустальной ночью. Если уж не фактической, то хотя бы умозрительной.

И вот восьмидесятилетний антифашист нобелевский лауреат Гюнтер Грасс пишет и печатает мемуары, в которых признается в том, что был в юности нацистом и эсесовцем. Книги Грасса не расходятся уже тридцать лет, но как раз эта уходит со свистом.

И вот восьмидесятилетний нобелевский лауреат Александр Солженицын затевает двухтомное издание «Двести лет вместе» – и впервые с тех пор, как рухнул Советский Союз, становится хоть кому-то, пусть и ненадолго, со своими утомительно-надсадными писаниями интересен.

И вот восьмидесятилетний нобелевский НЕлауреат (что само по себе скандал) Умберто Эко выпускает «Пражское кладбище» – псевдоисторический роман о некоем капитане Симонини, который якобы и сочинил (а вернее, составил) всемирно знаменитую фальшивку – «Протоколы сионских мудрецов», – и после провала нескольких книг за последние годы вновь становится популярен.

Новой популярности Эко безмерно способствуют несмолкающие протесты той публики, которую в нашей стране принято называть изряднопорядочной. Начиная с главного раввина Святого города (Рима все-таки, а не Иерусалима). Но на нем не заканчивая. Далеко не заканчивая…

Что, впрочем, и неудивительно: устами Симонини (и его альтер эго) – человека, отнюдь не лишенного обаяния, – итальянский писатель излагает едва ли не все претензии, обоснованные или нет, к «международному еврейству» (формула Генри Форда), накопившиеся за две тысячи лет у юдофобов всех мастей и оттенков.

Конечно, излагая и интерпретируя антисемитские клише, буржуазный гуманист Эко исподволь высмеивает их или как минимум компрометирует – но так ли уж престарелый писатель искренен в этом вопросе?

Вспоминается древний казус в стане Александра Великого. «Порадуй нас: воспой доблесть македонских воинов!» – велел он рапсоду, и тот воспел. «А теперь позабавь нас: высмей трусость македонских воинов!» – продолжил Александр, и рапсод высмеял. Александр пришел в ярость и распорядился казнить рапсода: «Ведь и слепому видно, когда ты был искренен, а когда нет!» Правда, македонские воины все же упросили императора смилостивиться над себе на голову чересчур искусным певцом.

Вот и по адресу Эко звучат обвинения в том, что он искренен в юдофобских инвективах, а отнюдь не в их опровержении. Обвинения, конечно, ложные – но тиражам «Пражского кладбища» вся эта суматоха, безусловно, идет на пользу. Плохого пиара, как и плохой водки, не существует в природе.

Собственно говоря, Эко пользуется (только все же искуснее) тем же приемом, что и Литтел: разоблачительные речи героя звучат у него в романе саморазоблачительно. А поношения еврейства оборачиваются похвалой: скажем, Симонини с отвращением докладывает читателю о том, что евреи, дескать, овладевают языком страны пребывания буквально за неделю и в дальнейшем говорят на нем без малейшего (гм, ой ли…) акцента.

Или утверждает, будто евреи, изуродованные обрезанием, из-за этого постоянно одержимы похотью и залюбливают своих (да и чужих) жен буквально до смерти. Любопытно, что эта проходящая через весь роман лейтмотивом мысль впервые приходит в голову капитану Симонини при личном знакомстве с Зигмундом Фрейдом, «чахоточную жену» которого он заранее лицемерно жалеет: за…бут, мол, тебя – и все дела!

Фрейд, Дюма, Шопен, Лео Таксиль – кого только в этом романе нет. Один-единственный капитан Симонини – лицо вымышленное. Да и то…

Считается, что «Протоколы сионских мудрецов» сфабрикованы в России. Строго говоря, это даже доказано. Однако сами фальсификаторы вроде бы «творчески обработали» в «Протоколах…» не антисемитский даже, а антироялистский анонимный памфлет против Наполеона «Малого», получивший некогда распространение во Франции. Так что полуитальянец-полуфранцуз Симонини, в общем-то, не совсем из пальца высосан.