Обертоны

момент — не позже и не раньше — мой взгляд упал на наручные часы. Было... без двадцати два. Каким

образом? Совершенно озадаченный, я вернулся в номер. «Вот тебе концерт!» — послышалось сзади

недовольное ворчание дежурной, которая сокрушалась по прерванному сну.

Так я никогда и не узнал, что толкнуло администратора мне позвонить. Был ли он пьян, или существовала

иная причина перепутать «без двадцати два» и «десять минут восьмого»? Позже только выяснилось, что он

звонил из бара. Вильнюс в семидесятые годы мог предложить ночью — не только приезжим, но и местным

жителям — больше увлекательного, нежели Москва.

Самое интересное, что после всего лишь получасового сна усталость как рукой сняло, я чувствовал себя

свежим. Мой естественный биоритм, считавший, что нашел себе опору в будильниках, уже тогда слепо

полагался на расписания и договоренности. Разумеется, о сне не могло быть и речи. Чувство безнадежности, вызванное телефонными разговорами, и урчащий желудок довершили дело.

Веселым это приключение осталось лишь в воспоминании. Как это часто бывает, время оказалось

целительным.

Сценические этюды

3имой в Москве мне сняли ноготь на ноге — он врастал в палец. Вечером надо было выступать. Сложность

заключалась не только в боли, но и в невозможности натянуть концертные туфли. Распухшая нога не желала

вылезать из зимнего ботинка, надетого сразу после операции. Публика, вероятно, была изумлена моим

неподобающим видом. Лет пять назад та же ситуация повторилась в Париже, — хромая, я вышел играть

замечательный «Offertorium» Софии Губайдулиной в одном ботинке и одном носке.

Однажды в Нью-Йорке, готовя бутерброд, я порезал средний палец на левой руке. Как часто мама заботливо

предупреждала: «Осторожнее, не порежься!» Именно это и произошло. Через два дня нужно было

выступать в Лос-Анджелесе, через три — в Карнеги-Холле. Отмена выступления противоречит моим

привычкам. Пластырь не помог, ранка оказалась глубокой и долго не заживала. Нужно было

114

преодолевать боль. То, что игра на скрипке требует миллиметровой точности, в те два вечера обнаружилось

с особой неумолимостью. Слушатели, вероятно, удивлялись, отчего на очевидно простых местах я

передергивался и не всегда безукоризненно справлялся с переходами.

Певцы с бронхитом или ангиной, по крайней мере, могут оправдаться классическим «не в голосе». Но

объявить «Гидон Кремер порезал палец» — это же никуда не годится. Даже если боль, возникающая во

время игры, бесконечно сильнее, нежели кажется, когда представляешь себе крохотный порез.

Упомянутое — лишь мимолетный взгляд за кулисы. Всмотритесь пристальнее, и вы увидите, как смешные, неприятные или раздражающие случайности образуют собственную партитуру. В ней скрыто больше, чем

просто дополнение или скромный аккомпанемент к тому, чем наслаждается публика.

Вот вам один вопрос:

Что вы делаете, какова ваша естественная реакция, если вы всем телом ощущаете или ухом слышите: в то

время, как вы спите, как вы беседуете, как вы слушаете музыку или сидите в ресторане, рядом с вами

кружится комар? Или, возможно, даже уже пытается впиться жалом в кожу? Так и слышится:

«Разумеется,— говорите вы, — пытаюсь прихлопнуть его или хотя бы отмахнуться».

Техники противостояния различны. Альтернативное решение таково: вы не мешаете его агрессивным

действиям. Попасть удается не часто, комариха (как известно, кусают лишь представитель-115

ницы прекрасного пола) совсем не глупа; Cosi fan tutte*. Успех следовало бы изучить и зафиксировать в

процентах каким-нибудь немецким или американским институтам статистики. Может быть, дело даже

дошло бы до занесения в Книгу Гиннеса — с последующим ежегодным уточнением, что вполне

соответствовало бы серьезности самого предприятия. У меня не хватает слов, чтобы выразить свое

удовлетворение по поводу возникновения кровавого пятна.

На второй вопрос ответ, вероятно, труднее.

Что делать, ощущая того же комара на лбу, в то время, как стоишь на всеобщем обозрении и играешь

длинный, лишенный пауз финал концерта Баха? Вот именно! То же самое оставалось и мне. Посвящая себя

музыке, я истекал кровью, атакованный маленькой вампиршей. Времени у нее было более, чем достаточно

— Бах со своими бесконечными шестнадцатыми предоставил ей великолепную возможность высосать из

меня, сколько ей хотелось. Слава Богу, ее возможности были ограничены. Оргия в качестве ужина для

протагонистки, зудящий укус для солиста. Публика, надеюсь, ничего не видела. The show must go on.** Вопреки всему, мы должны оставаться мастерами своего дела.

Продолжим вопросы. Как вы думаете, что говорит дирижер солисту или солист дирижеру, когда они крепко

пожимают друг другу руки, закончив выступление? Вы полагаете, нечто вроде: «Боль-

* Так поступают все (шпал.)

** Зрелище должно продолжаться (англ.)

116