Обертоны

глубоко задет поведением коллеги и намеревался отменить все дальнейшие концерты. Никто не знал, появится ли он вообще. Вся ситуация была весьма напряженной. Ноно чувствовал себя оскорбленным и

покинутым друзьями. Если я правильно помню, только благодаря усилиям Клаудио Аббадо его удалось

переубедить. Эльмар Вейнгартен, представитель Берлинского фестиваля, очень любивший Джиджи и всегда

хранивший ему верность, предложил мне вместо выпавшего произведения исполнить сольную версию

«нашей» пьесы. Я согласился,

249

хотя на самом деле собирался в то утро быть только слушателем.

Когда я ехал в Филармонию, у меня не было ни малейшего намерения напрашиваться. Мне просто хотелось

помочь Джиджи, который, хотя и согласился с предложением, настоящей радости, при этом, не проявил.

Только сказал: «Ну, если тебе хочется...» После бессонной ночи его досада от дискуссии еще не улеглась.

Эксперимент, отклоненный мною еще вчера, завершился ко всеобщему удовлетворению. Я немного

сократил пьесу, — в сольном варианте она казалась мне чересчур длинной, — и еще больше сосредоточился

на отголосках, паузах и переходах. Завораживающее звучание ленты теперь меня не отвлекало, я стремился

еще совершеннее передавать тишину.

После исполнения Джиджи выглядел удовлетворенным. Со своей неподражаемой улыбкой он заявил:

«Прекрасно! Ты можешь играть это, как пожелаешь — покороче или подлиннее, соло или с пленкой.

Замечательно». Он сделал небольшую паузу и объявил: «Оно твое». Мы обнялись.

И еще раз мы играли «Lontananza» вместе. В октябре того же года в La Scala состоялась итальянская

премьера пьесы. И зал, и Джиджи у себя на родине, и опыт берлинского исполнения — все это

способствовало тому, что наш диалог в звуках оказался еще более убедительным, чем тогда, в Берлине. В

многоголосных странствиях звуковых образов мне как бы виделось и слышалось свидетельство нашей

дружбы. Может быть, здесь сочинение Ноно по-настоящему родилось.

250

Болезнь Ноно, помешавшая ему приехать в Локенхауз, представлялась мне не столь уж серьезной. Только

врачи знали, с чем он, страдая от мучительной боли, боролся. Посторонним и даже друзьям его физические

страдания стали заметны у самой последней грани. То, что на этой стадии Джиджи записал на бумагу еще

одно произведение — дуэт для нас с Татьяной Гринденко, я воспринял как знак особой нежности. Ноно знал

о моих московских истоках и о том, насколько важно было для меня иметь возможность снова там

выступать. Я мечтал однажды исполнить новую пьесу в далекой и, тем не менее, всегда близкой для нас

обоих России. Мне хотелось, чтобы он участвовал в подготовке первого исполнения и присутствовал на

нем. В надежде на его выздоровление я отложил премьеру дуэта в Локенхаузе. Смерть Ноно разбила все

планы.

Когда пришла печальная весть, скорбь вызвала потребность почтить память Джиджи моей игрой и его

музыкой. Сольная версия «Lontananza» стала центральным произведением концертов, состоявшихся во

Франкфурте-на-Майне, Париже и Венеции. В то время, когда я всей душой отдавался игре и воспоминаниям

о друге, мне неожиданно стало известно от издательства Ricordi: незадолго до смерти Ноно решил, что

Lontananza должна исполняться только с пленкой. Более того, это указание должно быть отмечено в

публикации пьесы. Пришлось покориться печатному слову.

И еще один сюрприз преподнес мне Джиджи посмертно. Когда несколькими месяцами позже я готовился к

записи на пластинку «Lontananza» и дуэта

251

для нас с Татьяной Гринденко, то, сравнивая манускрипт, которым пользовался в Берлине и Милане, с

печатной версией, я увидел: хотя оба имеют одно и то же название и даже один и тот же формальный и

звуковой план, они принципиально различаются по форме и по нотным знакам. Подготавливая чистовой

экземпляр, который за несколько месяцев до смерти он передал издательству, Ноно (не больше не меньше) заново (!) переписал все произведение. Словом, я снова оказался в ситуации, которую уже пережил в

Берлине, в день нашего первого выступления... Воспоминания о чутком, не знавшем устали ухе Джиджи, о

его поощряющей улыбке, о той радости, которую он испытывал, дерзко бросая вызов судьбе, снова и снова

возвращает меня к мысли об относительной бессмысленности любой цели, и вместе с тем помогает

сосредоточиться на ценности самого пути, на открытии неизвестного.

«Was kommt, kommt — was nicht kommt, kommt nicht». Я часто думаю об этой фразе Ноно. Все, что я смог

пережить и перечувствовать рядом с Джиджи, вместе с ним, благодаря ему — все останется со мной

навсегда. Встреча с его вечно бодрствующим, бескомпромиссным и мятежным духом была для меня одним

из прекраснейших подарков жизни. Точнее — подарком Шарлотты.

Offertorium*