Обертоны

Я отдаю себе отчет в том, что вся музыкальная жизнь отравлена рыночным образом мыслей. Искусство, творческое начало, даже солнце на небесах подчиняются тем же законам, что и вся экономика. Не

составляет особого труда заметить: менеджеры от искусства усвоили язык хозяйственников. Они заняты

оборотом, сбытом, доходами и курсом акций, - индексом Доу-Джонса. Один агент сказал мне как-то, что не

может позволить себе слишком много заниматься интересами каждого из своих музыкантов, так как его

бюро, дабы оставаться «в деле», должно обеспечивать тридцать тысяч фунтов оборота в сутки. Надо ли

удивляться тому, что позднее он открыл торговлю старинной мебелью и утратил всякий интерес к музыке?

Артисты, композиторы, творческие натуры вообще оказываются в подчинении у требования успеха, их

используют, и, если они утратили товарную ценность (или кажется, что ими уже нельзя торговать с

выгодой), их бросают, как старомодное пальто позапрошлого сезона.

Здесь, как во всех других областях, царит жестокая борьба за выживание. Право первенства принадлежит

цифрам, они должны удовлетворять. А произведения искусства? Это не обязательно. Пока в кассе сходятся

приход с расходом, можно терпеть идеализм; когда они не сходятся, идеализм подлежит изгнанию.

Говоря о цифрах, я имею в виду не только финансовые расходы, но и даты, долгосрочные договоренности, запрограммированный успех. Однако напрашивается принципиальный вопрос: можно

294

ли заранее планировать произведение искусства? И разве по-настоящему значительно не то, что несет в себе

удивление и непредсказуемость, которые всегда — а не только в прежние времена — принято называть

словом «тайна»? Стратеги маркетинга распоряжаются иначе; промышленники, выпускающие пластинки и

организующие музыкальные фестивали, спекулируют именами исполнителей, духовными ценностями и

эмоциями слушателей, ничуть не уступая Голливуду.

Расходы должны в любом случае окупиться — это главная забота изощренной художественно-рыночной

политики. В противном случае, интерес концернов и спонсоров грозит угаснуть.

Скажу иначе; нами управляют люди, которые сами никогда на сцене не появляются, — они дергают за

веревочки, оставаясь незримыми.

Тот, кто не нашел своего места в этих условиях, сходит с дистанции и должен быть заменен. Нам, артистам

всех народностей и направлений, предлагают превратиться в марионеток большой игры, которую не

окинуть взглядом. Правда, некоторым даже нравится полная зависимость от расторопных посредников. В

начале своего пути к огням рампы вы все равно беспомощны. Позже начинается торговля: ты — мне, я —

тебе. Она идет как на базаре, как на бирже; подчас — простите — музыкантами торгуют, как лошадьми.

Нет ничего странного в том, что ценят тех профессионалов, которые не подводят публику и, не задаваясь

лишними вопросами, появляются в назначенное время в заранее условленном месте — за

295

оговоренный (минимальный или даже очень высокий) гонорар. Не следует ли изумиться тому, как у

некоторых все же лопается терпение, и они, отказываясь подчиняться правилам, - выходят из игры? По-человечески понятное, и во всяком случае, искреннее, признание собственной слабости радует больше, чем

стремление появиться на сцене любой ценой. Несмотря на краткое разочарование и испорченную радость, таких исполнителей, способных отказаться от выступлений, как Марта Аргерих или Карлос Клейбер надо

научиться ценить (хотя бы за их неуверенность в себе). Мы должны признать, что отказ от участия в

концерте — это нередко попытка защитить свою творческую индивидуальность. В наши дни такая защита

встречается все реже и реже.

Интерпретация

Вероятно, меня можно упрекнуть в плохом знакомстве с интерпретациями других музыкантов. Да и

собственные-то давние исполнения нередко становятся мне чужими. Мне приходится их слушать, но я

отвергаю предложения, смысл которых — вернуться на покинутое место.

Неуверенность? Неудовлетворенность? Возможно. Однако за этим таится нечто большее. В моем отношении к собственному прежнему исполнению обнаруживается позиция, которая мне импонирует в

искусстве Востока: только Настоящее, только — Сейчас. В творчестве это еще заметнее, чем в частной

жизни, где мы часто обречены на проклятие повторений. Играя на скрипке, я полагаюсь на импульсы

настоящего. Конечно, привычное не так легко оттеснить на задний план; положение пальцев, ведение

смычка, — даже надежные темпы и уже испробованное голосоведение — все пробивается наружу. Тем не

менее, в определенные моменты для меня

291

не существует ничего более важного, чем непредубежденное производство звука. Отсюда, наверное, и

отождествление с La Lontananza Луиджи Ноно, произведением, которое можно назвать психограммой