Обертоны

Слушая записи таких художников как Фуртвенглер, Тосканини, Каллас или Ферье, Гульд или Шнабель, легко заметить, чем отличается их искусство от массовой продукции и от бестселлеров, пробившихся в хит-парады.

Однако я отвергаю и невежество, вследствие которого часть публики обнаруживает нечто ценное лишь в

произведениях прошлого. Не ставя под сомнение исторические шедевры, я думаю, что их необходимо

сочетать с нашей современностью. У музыки каждой эпохи свой ритм, собственные законы. Не видеть этого

— значит впадать в старомодность или конформизм. Никто не призывает отказываться от бесспорных

ценностей. Но необходимо выбирать образ действий, соответствующий времени Настоящему. Чтобы

утвердить самого себя, критиковать других или нападать на них недостаточно. Здесь круг замыкается.

Бумеранг собственного исполнительства возвращается в мои руки. Каждый шаг — всегда новая попытка.

Вчерашний успех не в счет. Забудьте однажды найденный путь, однажды удавшуюся интерпретацию.

Странствие и есть цель.

Выступления «на бис»

Во время своих первых выступлений по Советскому Союзу я часто выбирал репертуар, превосходивший

возможности публики. Хотелось играть не только музыку, близкую мне самому, но и забытые произведения, а также, по возможности, нечто новое. С годами такой подход способствовал созданию артистической

репутации. Уже в ту пору я прежде всего стремился сделать каждый вечер наполненным; напоследок всегда

хотелось порадовать слушателей лихим выступлением «на бис». Мы с моими партнерами называли эту

часть программы: «Открытие буфета».

Удовлетворять потребность публики в развлечении, поднимая настроение в зале, вошло у нас в привычку. В

то же время, мне не хотелось добиваться этого только с помощью хрестоматийных произведений

виртуозного репертуара, таких как вариации на тему «Последняя роза лета» Эрнста, как «Лесной царь» или

«Каприсы» Паганини. Виртуозность эф-

302

фективнее в цирке — жонглеры и акробаты храбрее нас и подвергают себя значительно большему риску.

Наши «бисы» были попыткой освободить классическую музыку от серьезности, навязанной ей советской

идеологией. В России наши номера «на бис» порой должны были звучать юмористически, — к ним

принадлежали и такие популярные пьесы, как «Полонез» Огиньского или обработанная Крейслером русская

народная песня «Эй, ухнем». А однажды мы с Андреем Гавриловым, украсив себя бумажными цветками, с

преувеличенным энтузиазмом исполнили к празднику Октябрьской революции увертюру из фильма «Дети

капитана Гранта», мелодию нашего детства. Написал ее Исаак Дунаевский, автор музыки ко многим

фильмам тридцатых-сороковых годов и мастер того псевдо-патриотизма, который был навязан ему, как и

всем другим, режимом.

Стиль Дунаевского способствовал (независимо от желанья самого музыканта) утверждению насаждаемого

Сталиным социалистического реализма. Он был очень одаренным композитором, и, вероятно, при других

обстоятельствах писал бы не менее зажигательную музыку для других целей. В известной мере можно и его

считать жертвой тогдашнего политического режима.

К любимым произведениям публики относился менуэт Боккерини, который мы пародировали в варианте

для двух скрипок. Это сочинение, как и «Романс» Шостаковича, написанный для кино (уж не говоря об

«Аппассионате» Бетховена, которую якобы ценил Вождь мирового пролетариата) оставались долгое время

обязательно-показательными

303

номерами всех сборных программ, выставляемых по случаю партийных съездов, и мы надо всем этим

посмеивались, как могли.

«Бисы» были феноменом советской культуры. Помните ли вы хотя бы один концерт советских музыкантов

без выходов «на бис»? С течением времени они как бы превратились в барометр успеха. Во всяком случае, в

России, хотя и не только в ней. Чем больше «бисов», тем удачнее вечер. Точка зрения, уходящая корнями в

XIX век с его поклонением виртуозам но, разумеется, свойственная и тоталитарной идеологии с ее

непременным стремлением к самопрославлению.

Я постепенно пытался подчинить выбор пьес, исполняемых «на бис», моему общему замыслу. Хотелось

отойти от традиции, требовавшей демонстрации блестящего мастерства. В выходе «на бис» я видел скорее

продолжение, дальнейшее развитие основной программы или контраст к ней. «Бис» должен был

восприниматься как вопросительный или восклицательный знак к теме концерта или иногда как

неожиданно-остроумная концовка, подобная «пуанте» в эпиграмме. Ведь и обильные трапезы принято

завершать рюмкой коньяка или легким десертом. Недавно в Москве одна юная дама - музыкальный критик

— спросила меня, всегда ли я играю «такие бисы» (на ее взгляд, это был китч). Невольно пришлось сделать

вывод: юмор и двусмысленность переживают в России не лучшие времена. Во всяком случае, среди

музыкантов-профессионалов.