Обертоны

поиска единственно верного пути. Впрочем, многие, не менее серьезные коллеги работают совершенно по-другому и делают музыку иным, чуждым мне способом. Слово «делать» иногда наиболее полно

соответствует положению вещей. Может быть, именно в этом я и вижу некую чуждость, — в отношении

исполнительства слово «делать», подобно американскому «to make», кажется мне подозрительным. Даже

когда воодушевленный звукорежиссер или слушатель спрашивает: «Господи, как же ты это делаешь?» —

это отчуждает. Я вижу первую задачу музыканта в том, чтобы услышать, прочувствовать и, в итоге, передать другим. «Делать» подразумевает нечто безоговорочно искусственное, опирающееся на имитацию

или рассудочность.

Некоторые внимательно слушают записи своих коллег, тщательно регистрируя, где, кто, как и что исполнил.

Все накапливается и сводится воедино. Затем пристально изучают собственные достижения во время

занятий, репетиций, в предыдущих записях. Результат запечатлевается... где, собственно? В сознании?

Слухе? Руках? Значках, покрывающих партитуру? В словах, которые призваны — в интервью или в

напечатанной концертной программе — формулировать ваши намерения?

Предоставляю каждому выбрать подходящее объяснение. Но даже если вы будете прибегать к советам

собратьев, искать ответов в статьях и книгах, —

298

вы никогда не обретете искомого вами якобы упущенного решения, не напрягая собственных душевных сил.

Появляющаяся на свет искусственная смесь, как бы высококачественны ни были ее составляющие, художественной ценностью не обладает. Следует признать, что такой способ интерпретаций пользуется

спросом как у обычных слушателей, так и у многих профессионалов. Представляя таким образом публике

собственную индивидуальность, артисты иногда добиваются больших успехов. И если на этом пути им

удается достичь определенного совершенства, публика говорит: они оригинальны. Не будем придираться.

Они и впрямь оригинальны, свидетельство чему работа с метрономом и секундомером. Стремление на свой

лад превратить измененную, приукрашенную, отчужденную партитуру в единое целое свидетельствует, без

сомненья, о работе мысли, об аналитических способностях. Вся процедура претендует на то, чтобы быть

творчеством. По крайней мере, она явно отличается от образа действий некоторых молодых исполнителей, которые, не расходуя сил на подобное напряжение, просто заимствуют интерпретации, созданные жи-вущими или покойными коллегами. Техника звукозаписи оказывает здесь неоценимую помощь. В наше

время требуется всего лишь обзавестись хорошими наушниками и, может быть, еще иметь перед глазами

партитуру. Так действуют многие дирижеры, с которыми мне приходилось работать. Исполнять так, как уже

играли другие, значит застраховать себя от неприятностей. По крайней мере до тех пор, пока въедливый

критик (у него ведь тоже есть наушники,

299

секундомер и метроном) не докопается до правды, с детективной дотошностью проведя смертоносное

сравнение и неопровержимо доказав, что речь идет не об интерпретации, а об имитации. Но гениев от

критики с интуицией Шерлока Холмса не так уж много, псевдоинтерпретаторам и фальшивомонетчикам

многое сходит с рук при полном одобрении не только потребителей, к которым принадлежит любящая

музыку публика, но и прессы. Не каждый критик — а еще реже обычный слушатель — в состоянии

установить подлинность результата.

Разумеется, с интерпретацией, являющейся, так сказать, результатом эксперимента Франкенштейна, дело

обстоит еще сложнее: претендует же она на творение, которое незнающие порой даже принимают с

восторгом, полагаясь на талант и совесть исполнителя. Слушая малоубедительные интерпретации, я всегда

вспоминаю булгаковского героя Шарикова: принудительное сочетание в результате операции верного

«собачьего сердца» пса Шарика и «пролетарских мозгов» Клима Чугункина привело к возникновению

монстра, весьма невнятно к тому же изъясняющегося на заимствованном жаргоне.

Несмотря на наивное слуховое восприятие аудитории и поддержку коммерческих кругов, заинтересованных

в максимальном обороте продукта, эти бесчисленные псевдо-интерпретации (как и создания так называемых

авангардистов, написанные при посредстве превосходной техники и восхваляемые снобами) оказываются на

поверку произведениями второсортных художников, то есть фантиками. Им не хватает индивидуальности, своеобразия,

300

дыхания той личности, которая смиренно, сознавая собственную бренность, стоит перед Вселенной и Богом.

Подлинная личность никогда не предаст импульсы своего сердца, не откажется от попытки выразить себя.

Не за счет других — изготовление копий следует оставить ксерокопировальным аппаратам.